Павел Загребельный - Разгон

Теперь, когда ее позорно выгнали, она - перед магазином научной книги. Хочет приобрести книги академика Карналя? Смешно! Но в магазин все же вошла. Должны же у этого Карналя быть какие-то книги, коли он академик. Посмотрим, что он пишет.

Анастасия тряхнула волосами, остановилась у входа. В магазине были одни женщины. Покупателей - ни одного, а продавцами - только женщины. Невыносимо. Продавать книги - мужское дело. Седым, мудрым, спокойным, углубленным в нечто чуть ли не потустороннее, удивительно непрактичным, наивным, как парижские букинисты. Ну, она никогда не была в Париже, но о букинистах знает. Хорошо бы и здесь. В таком книжном магазине. У женщин она не хочет ни покупать, ни спрашивать.

Анастасия вышла, так и не спросив никого о книгах Карналя. А может, их и нет? Это когда-то академики были обязательно с книгами, с сочинениями, теперь, наверное, иначе. Она однажды слышала выступление какого-то академика, который не умел произнести слова "Финляндия", упорно повторяя "Финдляндия". Особенно смешно было потому, что ученый только что вернулся из Финляндии и рассказывал о своей поездке. Но какое это имеет отношение к Карналю?

Анастасия шла, изо всех сил размахивая своей сумочкой, мстительно закусывая губу, составляла мысленно статью о Карнале. Вы верите в существование гениев? Книга, которую вы берете в руки, свидетельствует... Нет, надо начинать с долгой и яркой жизни. Увы, долгая жизнь наряду с успехами и радостями приносит и огорчения, просчеты, ошибочные поступки. Мы можем с огорчением отметить в жизни нашего автора и неумеренные восторги, и, что много хуже, несвойственные ученому высказывания по адресу ряда его старших (или младших) коллег, которые по тем или иным причинам... Но мы должны быть снисходительными, тем более что эта снисходительность - не проявление милости, она заработана ученым, его талантом, его трудолюбием, всей его прежней жизнью. Конечно, мы можем сегодня отметить, что в его научной практике бывало и такое, когда мысль опережала слово или, напротив, слово опережало мысль, и тогда мы встречались либо с невыразительностью, либо с анахронизмом, либо же с откровенными неудачами вообще. Но разве это не признак настоящего?.. Он живет и работает среди нас, вместе с нами, не уступая в активности самым молодым, самым энергичным, хотя в науке энергичность и не всегда свидетельство истинности намерений и не ведет к полезным последствиям, уже не говоря об открытиях... Его время нормировано по наивысшим стандартам, недоступным пониманию простых смертных. Достаточно сказать, что оно на целых полгода расписано до последней минуты... Представить себе это трудно, да, наверное, и не надо представлять, так как тут кончаются обычные параметры человеческой жизни и мы переходим в сферу не то машинного функционирования, не то, возможно (мы бы хотели надеяться именно на это), в область будущего, ибо академик Карналь считает себя (и, вероятно же, не без оснований) среди нас, людей, углубленных в заботы повседневности, полномочным представителем грядущего. Он как бы сошел со страниц научно-фантастических книг, в чем вы легко можете убедиться, если вам удастся каким-либо образом встретиться с академиком, хотя, откровенно говоря, вряд ли вам удастся это сделать...

Анастасия прервала поток своих злых мыслей. Чуть не застонала от собственного бессилия. Жалкая месть жалкими средствами. Кто ты такая, чтобы судить? И вообще - зачем ты? С одинаковой легкостью пишешь о самодеятельных концертах, о превращении Киева в образцовый город, о новом спектакле в оперном театре, о сооружении нового жилищного массива Виноградарь и о ветеранах войны. А задумывалась ли ты, когда была война? Для тебя это нечто совсем нереальное. Невозможно даже вообразить. Расстояние чуть ли не такое, как до Пелопоннесской или Пунических войн. Когда, была Третья Пуническая война? И когда Ганнибал впервые пустил на римлян своих слонов? А когда впервые "заиграла" наша "катюша"? И кто подбил первого "тигра"? Не знаешь или же не хочешь знать? А ведь вокруг еще полно людей, которые пережили войну и помнят каждый день из тех полутора тысяч дней. Отец твой начинал войну лейтенантом, закончил полковником, ты родилась уже как полковничья дочка, детство твое прошло среди людей, которые научились на войне стоять плечом к плечу, никогда не знать одиночества...

Она тоже этому училась, а потом забыла, растеряла все найденное, осталась только память об отце, да и не память, а сплошная боль, которой она боялась все больше, но избавиться от которой, чувствовала это отчетливо, уже никогда не сможет. Если бы она встретилась с Карналем, она бы, наверное, сумела рассказать о своей причастности к людям войны и, следовательно, о своем праве на их воспоминания. Ибо журналист тоже обязан так или иначе завоевывать право. То ли способностями своими, то ли общностью своей судьбы с людьми, о которых пишет, а то и просто настырностью, к которой приходится порой прибегать. Она не могла быть настырной, да и не хотела. Академик Карналь ее не интересует. Теперь она вспоминала свою неудачу в приемной Карналя безгневно, почти весело. Вела себя как глупая девчонка. Ехала, переживала. А между тем следовало попросту позвонить по телефону и узнать, сможет ли Карналь принять ее. Или пусть бы позвонил сам редактор. Для солидности и для соблюдения уровня. Потому что когда ты живешь в столице, то на каждом шагу приходится заботиться о соблюдении странной категории, определяемой таким знакомым и в то же время непостижимым словом "уровень".

Анастасия на мгновение остановилась, чтобы решить, куда идти: в редакцию или есть мороженое. Мороженое показалось привлекательнее.

Алексей Кириллович относился к той категории людей, которые изо всех сил стараются подчеркнуть свою незаметность. Вот он стоит перед тобой, а в то же время его словно бы здесь и нет. Как в песне поется: "Ой був та й нема, тай поїхав до млина". Одна нога тут, другая там, одно ухо к тебе, а другое - еще куда-то, глаза уставились на тебя, а уже где-то высматривают что-то свое - вечная раздвоенность, расколотость, распятость на всех ветрах и сквозняках. Таков Алексей Кириллович. Голос у него тихий, такой, что и не поймешь сразу, хочет он тебе что-то сказать или просто шепчет сам себе, какое-то чревовещание, на лице не дрогнет ни единый мускул, в глазах никакого выражения, в самом голосе навеки утрачены все интонации. Машинная речь?

Алексей Кириллович принадлежал к той распространенной разновидности людей, которые называются помощниками. Должность, видимо, нужная, но в то же время иной раз и смешная. К примеру, что должен делать помощник академика? Помогать думать? Помощники у Карналя не держались. Чувствовали свою ненужность, бесполезность, не выдерживали двусмысленности и комичности своего положения и уходили добровольно: расставания были мирными, часто даже трогательными, но все-таки расставания.