Павел Загребельный - Южный комфорт

Как растут негорюйчики? То, что растет, умирает. Если есть начало, то непременно будет и конец. А негорюйчики просто есть. Поэтому у них нет памяти. Они висят во времени, они всегда одинаковы, и сердце у них никогда не сжимается от страха. Это негорюйчики придумали песенку "Нам не страшен серый волк".

- А злые короли не могут отрубить головы негорюйчикам? - спрашивал Валера.

Отрубить головы негорюйчикам никто не может, поскольку у них, собственно, и есть одни только головы, а больше ничего. Расстрелять их тоже невозможно, потому что самая маленькая пуля может пролететь мимо негорюйчика, не зацепив его. А что уж говорить о пуле большой, о снаряде, бомбе. Атомной бомбы негорюйчики тоже не боятся: ведь они существуют вне атомов.

Единственное, чего боятся негорюйчики, так это ежа с его колючками. И самое страшное для них, когда ежи дерутся между собой. Ужас!

Негорюйчики не знают "дай" и не знают "я". У них все сливается со всем, а они всегда посредине, как поплавки на воде. Может, их еще назвать поплавочками?

Согласия на это никто не дал, поэтому Твердохлеб должен был продолжить устройство придуманного им мира негорюйчиков.

У них нет дней рождений, следовательно, нет и никаких праздников, поскольку все праздники берут свои начала от чьих-то дней рождения: людей, событий, государств, вещей. У негорюйчиков каждый делает, что хочет, и ест то, что ему нравится. Они никогда не гоняются за кем-то и не убегают, потому что они не ждут и не боятся.

Интересна ли их жизнь? Они не знают этого слова. Зато они добры ко всему миру.

Они все видят, все замечают, все знают и часто думают: "Как несчастливо все то, что больше нас, и как счастливо все маленькое". Они сочувствуют людям, которым нужно расти и развиваться, есть, одеваться, строить дома, бороться с природой и друг с другом, из-за чего они болеют, их обижают, убивают, и для них даже придумано страшное слово "война". А у негорюйчиков все болезни и хвори, все нехватки и беды, все угрозы и ужасы топчутся под ногами. У людей же ноги слишком велики - потому-то все несчастья из-под них выскальзывают нетоптаными.

Могут сказать: но ведь есть еще большой мир и в нем воля-свобода. Как же негорюйчики со своим слишком маленьким миром? Они считают, что лучше, если мир такой маленький, что неволе там не уместиться. Но это только для них. Большого мира они не отрицают и всегда присутствуют в нем. Днем они живут на земле среди маленьких детей, а ночью, когда дети спят, негорюйчики взлетают в небо и светят оттуда своими золотыми глазками. Люди привыкли называть их звездами, астрономы даже доказывают, будто это гигантские огненные шары в глубинах космоса, но это заблуждение. Если бы это было на самом деле, то все космонавты давно бы сгорели, а они живыми возвращаются на землю. И бессмертными негорюйчики стали благодаря тому, что живут одновременно и на земле, и на небе. Когда люди научатся жить так же, они тоже станут бессмертными.

- Ага, - сказал Валера, - а как негорюйчики обнимают своих деток, если у них нет рук?

Об этом Твердохлеб как-то не подумал. Может быть потому, что самого не очень часто обнимали?

По крайней мере, теперь он был довольно далеко от мыслей об объятиях. Должен был терпеть отчужденность и презрение Мальвины и не знал, до каких пор. Единственным утешением для Твердохлеба были его две тайны и от Мальвины, и от Савочки, и от всех на свете: малый Валера, который осенью возвратится из летних лагерей, и та смуглая женщина, которая, возможно, никогда и не отзовется, но все равно присутствует в его жизни самим фактом своего существования.

Приятно тешить себя мыслью, что жизнь человека непрестанно обогащается, но не пытаются ли в то же время какие-то таинственные злые силы каждый раз вырвать из жизни что-то особенно дорогое и ценное, и ты изо всех сил пробуешь возместить утерянное или хотя бы обретаешь надежду возместить.

"Тупиковое" дело у него забрали. Кто-то решил, что Твердохлеб слишком строго отнесся ко всему, и дело поручили заканчивать Гладкоскоку. Пусть демонстрирует свое неисчерпаемое чувство юмора!

Таинственным образом (хотя мы и умеем сохранять служебные тайны, однако...) об этом стало известно Мальвине, и она устроила Твердохлебу "сцену у фонтана".

- Мне, конечно, нет никакого дела до твоей работы, - холодно бросала она слова, расхаживая по комнате перед Твердохлебом, который сидел, как всегда, с книжкой в руках. - Но не кажется ли тебе, что ты начинаешь позорить фамилию Ольжичей-Предславских?

- По-моему, я еще не перешел на вашу фамилию, - осторожно напомнил ей Твердохлеб.

- Все равно. Ты считаешься моим мужем. Все это знают. Завтра именины у моей заведующей отделением, там ждут, что я приведу своего мужа.

- Мужа или следователя по особо важным делам?

- Ну и что? Вон у моей школьной подруги муж писатель. Ничего не написал, никто его не знает, но писатель же! Это звучит. И следователь тоже звучит. Но у тебя никогда не было чем похвастаться перед людьми!

- Пусть читают Юлиана Семенова или Жоржа Сименона. Там герои, гении и аристократы расследований. А я чернорабочий.

- Я выходила замуж не за чернорабочего.

- Согласись, что выходила все же ты, а не я.

- Я легко могу найти себе нового мужа!

- Можешь.

- Какого захочу!

- Какого захочешь.

- Но я не ищу! - закричала Мальвина. - Не ищу и не хочу! Мне это все надоело. И ты обязан быть благодарным.

- За что? За то, что тебе все надоело?

- Ах, разве ты способен понять?

- Выходит, слишком глуп.

- Если бы! Но ты не глуп, к сожалению, ты не глуп, и это меня больше всего раздражает. Все умные слепы. Ничего не видят, кроме своего ума. Оглянись! Где ты живешь! Посмотри, как живут люди! Тебе сорок лет, а ты что имеешь, кроме своей головы, которая никому не нужна? Ботинки со стоптанными каблуками?

- Лишь бы не стоптанная совесть, говорил уже тебе.

- А я уже слышала, слышала, слышала! Тебя презирают и на твоей работе.

- Кто?

- Кто, кто? Все! У людей должности, ранги, ордена. А что ты заработал?

- У меня чистая совесть.

- Отнеси ее в комиссионный!

Твердохлеба спасла теща. Появилась неслышно, словно добрый дух. Всплеснула руками:

- Мальвина, как не стыдно! Что за тон? Что за выражения?

- Пусть впишется в рубрику "Наши дорогие киевляне"! - кричала Мальвина. - Со своей совестью! Она у него чистая! Ах, ах!

- Мальвина, в нашем доме - и такая ссора! - Мальвина Витольдовна остановилась у дверей беззащитным укором своей разъяренной дочке.

- А мы не ссорились, - подлетела к ней Мальвина, угрожающе надвигаясь всей своей полнотелостью на хрупкую фигуру матери. - Мы не поссорились - мы просто не состыковались!

И вылетела из комнаты, обдав мать вихрем дикой непокорности.

- Простите ее, Теодор, - попросила теща. - Однообразие жизни, возможно, спасает нас от грехов, но часто приводит к глупостям. Это у нее пройдет.