Павел Загребельный - Южный комфорт

Они нарочно морочат мне голову, подумал Твердохлеб. Узнали, что юрист, и решили поиздеваться. Наверное, у всех у них колоссальное чувство юмора, а я начисто его лишен. Тогда что же? Нужно терпеть и не подавать виду. Но как это сделать, когда душа горит от возмущения? Привыкший к жизни деятельной, до предела переполненной хлопотами, нервозностью и неприятностями, Твердохлеб внезапно очутился в положении Фауста, которому угрожал черт: "Ты затеряешься в дали пустой. Достаточно ль знаком ты с пустотой?"

Эти люди были сплошной пустотой. Что-то они вроде защищали, что-то оберегали, от чего-то отступались, еще на что-то закрывали глаза, там поднимали руки, там затыкали уши, там отворачивались, в ответ на наглость улыбались, от угроз съеживались, жалобы отбрасывали, просьбы не слышали, при необходимости отсутствовали, вместо настойчивости напускали на себя наивность, шелестели словами, шуршали одеждой и фигурами и зевали, зевали до хруста в челюстях, так что в этих зевках могли бы утонуть все заботы мира. Когда-то они вышли из народа, потом оказались над и вне народа, но не замечали и не хотели замечать. А что им, действительно? Кого-то снимут, кого-то переставят. Этого возвысят, а того спустят в ад, а ДОЛ останется, потому что есть устав, есть незыблемость, есть традиция, есть история. Они ничего не охватывают, ничего не обобщают, ни за что не отвечают, у них только протяженность от макушки до стоп, и песок под подошвами, и суесловие, и пустословие. Они нашли комфорт для души, избавившись от обязанностей, а комфорт для тела - в этом приюте покоя и лености. "Южный комфорт" славился кроме лесов и вод еще белыми песками, лежащими здесь, пожалуй, пластом километровой толщины. Все шло в песок. Пусть где-то там глины и экскаваторы, пусть черноземы и пшеницы, кукурузы, пятьдесят миллионов тонн буряков ежегодно, пусть разверзаются бездны небесные, и грязища течет к самой Африке, и гумус со степей выносится могучими реками в океаны, а здесь тихо шуршит под подошвами песок всех возможных фракций, ибо над ним тоже фракции, модификации, корифейность и деекомфортность.

Ох, провести бы генеральное, всегосударственное, планетарное следствие, чтобы разоблачить, заклеймить, пролить гнев праведный! А кто проведет? Кто и от кого может получить такие полномочия?

В "Южном комфорте" целое крыло отводилось для помещений, так сказать, культурного назначения. Большая библиотека и читальный зал, бильярдная (два бильярда чуть ли не из Англии или из Швеции), спортивный комплекс, кинозал. Где-то на третий или четвертый по прибытии день Твердохлеба пригласили на просмотр кинофильма. Какая-то старая лента о морской катастрофе. В тумане столкнулись два пассажирских судна. Один капитан все командовал "право руля", поскольку так велит морской закон, и протаранил борт встречного судна, которое оказалось у него как раз по правому борту. Ясное дело, процесс, прокуроры, адвокаты, судьи в мантиях, дамы с платочками у глаз, скука даже для Твердохлеба. Члены ДОЛ смотрели не так на экран, как на Корифея. Следили за его реакцией, чтобы соответственно реагировать самим.

А назавтра Корифей за завтраком внушительно и весомо, словно осчастливив всех вокруг, изрек:

- В море, как и на суше, имеются свои дороги...

- Вря! Вря! Вря! - зацокал языком Сателлит.

Твердохлеб решил, что это следует принимать как шутку, и слегка усмехнулся. Но на следующее утро снова услышал:

- Эх-эх! Сколько славных кораблей погибло в разбушевавшемся море вместе со своими обессиленными командами!

- Вря! Вря! Вря! - проассистировал Сателлит.

Из-за колонны отозвался Хвостик, который уже где-то нашел нужные слова, чтобы подладиться к Корифею:

- С исчезнувшего корабля никто не возвращается, чтобы поведать нам, какой ужасной была его гибель, какой неожиданной и болезненной стала предсмертная агония людей!

Время здесь имело единственное измерение: срок путевки, двадцать шесть дней, ничего перед тем, ничего после, поэтому нужно было найти, чем заполнить эти дни, и вот Корифей, очевидно, нашел: море! Ибо это - стихия, а стихия - это жизнь.

- Теперь обратимся к акулам, от одного названия которых стынет кровь, заявил Корифей на следующее утро.

Сателлит "заврякал", Хвостик прочитал свое:

- Никто не расскажет, с какими мыслями, с какими болями, с какими словами на устах они умирали.

Вообще говоря, Хвостику не хватало лаконизма, в чем все за следующим завтраком убедились, когда Корифей в присущем ему стиле развил тему акул дальше:

- Акулы привыкли пожирать все, что они находят на поверхности.

Хвостик понял неуместность своего способа выражения и произнес только часть фразы:

- Но есть нечто прекрасное в этом неожиданном переходе...

- Чем больше мы их наблюдаем, тем меньше понимаем, - сообщил на следующее утро Корифей. Хвостик выглядел жалким со своим обрывком мыслей: "...от жестокой борьбы и напряжения сил..."

Зато Корифей блаженствовал от провозглашения своих открытий:

- Ложе океанов составлено из тяжелых материалов, континенты же сооружены из материалов более легких.

Хвостик пытался запугивать словами: ...от разъяренного сопротивления, неукротимого желания удержаться на поверхности до страшного покоя глубин, дремлющих в неподвижности от сотворения мира.

Этим спазматическим словечкам Корифей противопоставлял торжественно-величавые открытия:

- Великие океанские течения, переносящие огромные массы воды, либо нагревают, либо охлаждают омываемые ими берега...

"Куда я попал? - думал Твердохлеб. - Ох, Наталка, Наталка, как немилосердно ты шутишь со мной! А ты чего хотел?" - издевался он над собой. Женщина - это такая же пропасть, как и мужчина, а две пропасти, приблизившись друг к другу, неизбежно создадут пропасть еще побольше и адский, дьявольский сквозняк, который всасывает души, взвихривает и закручивает, - и тут либо преодолеть, либо кануть в бесславие. Может, и хорошо, что Наталка его все время испытывает? А что такое "Южный комфорт", как не испытание?

Твердохлеб пытался убегать от доловцев хотя бы по вечерам, запирался в своей комнате, читал, смотрел телевизор. Утешительного было мало. Международные обозреватели ежедневно сообщали, как обостряется обстановка в Ливане, в Никарагуа и Сальвадоре. Куда уже было дальше обостряться! Подсчитывали, сколько еще ассигновано на бомбы и ракеты в обеих Америках, в НАТО, в Японии. Рассказывали, какие бомбы и супербомбы вылеживаются, как груши, в военных арсеналах. Когда-то бомбы бросали в царя, теперь президенты замахиваются на весь мир. Вот так домахаются, доиграются - и разорвется, грохнет, лопнет мировое пространство от мегатонного ужаса - и ни звезд, ни журавлей, ни весеннего ветра над набухшими почками, и дымы вместо неба, последние дымы в безысходности последней жизни, и даже ангелы ослепнут, и ничего не будет - только голень какого-нибудь президента, большого любителя крылатых ракет и бескрылых слов. А когда-нибудь выползет осколок термоядерного истребления из пещер и дебрей, найдет голень президента и проклянет!