Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

– Можно подумать, ты понимаешь. Мне не хватает твоего взвешенного мнения. Твоей аналитики. И прекрати уже эти свои шуточки и подколки гостей, мы не юмористическую программу снимаем.

– Да, Анатолий Иванович, но наши зрители не хотят серьезного разговора на скучные темы.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Я с ними иногда разговариваю.

– А у меня анализ аудитории. – Лобов потрясает в воздухе бумагами. – Я лучше знаю, чего они хотят.

«Что же ты тогда сам не в кадре, родной?».

– И чего же они хотят?

– Они хотят... содержательности, остроты. А этого у тебя не хватает, Миркин.

– Я пытаюсь донести серьезные вещи через сатиру. – Сам чувствую, что звучит неубедительно.

– Серьезные вещи надо доносить внутренней драматургией. Тем, что внутри тебя. Понимаешь?

«Внутри меня полураспад кислоты, родной».

Я согласно киваю:

– Понимаю.

– Понимаете? – Он обводит глазами собравшихся.

– Еще бы, – говорит за всех Антон.

– Это азы, – ухмыляется Хижняк.

– Надоела уже эта твоя понурая циничность. Такое впечатление, что ты устаешь с первой минуты эфира. Андрей, мне нужна острота, понимаешь?

Приходит эсэмэс от Наташи: «В восемь – отлично».

– Да! – Я почти кричу.

– Вот. – Лобов кивает. – Можешь же, когда до тебя достучишься, правда?

– Могу, Анатолий Иванович, – согласно киваю я.

– Ладно, все свободны. Андрей, Антон и Иван, останьтесь, пожалуйста.

– Ну что, коллеги? – говорит он, когда за участниками планерки закрывается дверь. – Сегодня среда, а в следующий вторник, меньше чем через неделю, я хотел бы увидеть пилотную серию. У вас материал смонтирован, я надеюсь?

– Практически. – Антон нагло смотрит ему в глаза. – Осталось одну сцену переснять, мне не совсем понравилась первая встреча главных героев.

– Мы все еще в бюджете? – Лобов переводит взгляд на Ваню. – Как со спонсорами?

– Один утрясает финальный вариант договора со своими юристами, второй – в финальной стадии переговоров.

– Значит, можно не переживать? – Лобов постукивает карандашом по столу.

– Переживать-то, в общем, не за что, – киваю я. – Мы в смете, со спонсорами все выглядит оптимистично, осталась только одна сцена, да, Антон?

– Да, конечно. – Он делает сосредоточенное лицо и зачем-то достает свой молескин. – Доснимем в пятницу, с утра.

– Тогда во вторник ждем первого просмотра нашего шедевра?

– Думаю, да,– говорит Антон.

Ваня молча кивает, а я поднимаю два пальца вверх и произношу:

– Безусловно, посмотрим.

– А со спонсорами вообще засада? – спрашивает Антон у Вани, когда мы выходим.

– Я бы на месте режиссера, у которого за неделю до сдачи материала нет главной героини, не заморачивался такими вопросами.

– Но от этого зависит съемка следующих серий!

– Если они будут.

– Как продюсер, – вступаю я, – хочу призвать всех сохранять спокойствие. Антон, какие, к черту, спонсоры! Что с главной героиней? Ей опять муж запретил сниматься?

– Этот мудак каждый день устраивает нам геморрой, – извиняющимся тоном говорит Антон. – Я так с ними устал...

– Смени героиню! – предлагает Ваня.

– Она делает мне кадр.

– А ты делаешь нам проблему, старичок.

– Я?! – Антон взвизгивает. – Да если бы не моя идея, нам бы этот проект вообще никто не дал реализовать.

– Так мы его и не реализовали. Я в шоке, честно говоря. – Ваня оглядывается. – Чего лыбишься, Миркин, тебя это, типа, не касается? Думаешь, останешься «над потоком»? Во вторник нас порвут.

– Я спродюсирую наш всеобщий пиздец, как реалити-шоу.

– Все, – Ваня смотрит на часы, – завтра в двенадцать на площадке.

– У меня завтра шоу, – напоминаю я.

– Ты нам завтра нужен, как собаке пятая нога.

– Если, конечно, не хочешь сыграть главную героиню, – добавляет Антон.

– Что-то я смотрю на ваш настрой и начинаю нервничать, парни. Не хотите ли вы сказать, что у нас реально нет шансов?

– Я этого не говорил, – Антон качает головой.

– Реально? – Ваня усмехается. – Ладно, расходимся.

Перед тем как покинуть телецентр, захожу в туалет. Стоя в кабинке, прокручиваю слова, сказанные Лобовым в адрес моей программы, прислушиваюсь к ощущению стремительно надвигающегося скандала со съемками сериала и страху, что Наташа не приедет. Пытаюсь успокоиться мастурбацией, но она не спасает. Приходится выкурить сигарету, еще раз втянуть ноздрями пропитанный хлором воздух, закрыть глаза и сосчитать до десяти. Проблемы сериала приходится временно разместить на депозите совести. Наезды Лобова отложить в боковой карман головы, чтобы вспомнить их завтра, перед записью. Вспомнить и разозлиться. А сейчас нужно просто валить отсюда. Здешняя духота делает меня истеричным, склонным к суициду подростком.

В какой-то момент я обнаруживаю себя у входа в цветочный магазин. Там, внутри – розы, тюльпаны, георгины и какие-то желтые, красные и оранжевые цветы, похожие на огромные ромашки, название которых мне неизвестно. В высоких пластиковых ведрах, корзинах и букетах. За цветами полки с плюшевыми медведями, дельфинами, зайцами и прочим зоопарком. Под потолком болтаются красные надувные шары, а за прилавком пожилая армянка неспешно складывает букет из белых роз с маленькими бутонами, перемежая их растением, усыпанным маленькими белыми шариками. И на все это отстранено пялится чувак в белой мотоциклетной куртке Moncler , рваных джинсах и нацепленных на нос Ray-Ban Aviator в оправе черного цвета.

А за его спиной движется плотный поток машин, снуют люди с приросшими к ушам мобильными телефонами, возможно, пробегает собака, раздаются отчаянные сигналы державненьких машин категории ААА, и на огромном световом панно над зданием одна за другой сменяются картинки, рекламирующие кино и газировку. И становится непонятно, где он, этот вкус нового поколения: в синей банке или в монструозных молочных железах Семенович.

Все это так неуклюже наложено друг на друга, что, глядя в витрину цветочного, я не могу определиться, что меня больше завораживает: тихий бастион из цветов, хаос за спиной или собственное отражение в затемненном стекле?

Проезжает желтое такси, намекая, что пора поторопиться, проходящий мимо парень лет девятнадцати роняет на асфальт банку какой-то слабоакогольной дряни, которая чуть не заливает мои кеды, и где то рядом Лагутенко поет: «А нам оставаться ночевать в нем одним», и из цветочного выходят две девчонки с большим букетом тюльпанов. И все говорит о том, что сцена закончена и мне действительно пора ехать, но тут я ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить, когда в последний раз был в цветочном магазине. Я делаю шаг вперед и дергаю ручку двери на себя.

– Вам помочь? – Голос армянки сливается со звоном колокольчика, когда дверь впускает меня в магазин.