Евгений Гришковец - А.....а

У американцев рты больше и губы много подвижнее. Я это понял и увидел сразу в первом же мною просмотренном американском фильме. Не помню того фильма, но помню, что движение губ и зубы актёров на экране произвели завораживающий эффект. Настоящих голосов тогда я не услышал, фильм был дублирован, движения губ, артикуляции не совпадали со знакомыми словами родного языка.

Я смотрел тогда тот фильм и, забывая о том, в чём была суть происходящего на экране, следил за тем, как удивительно широко растягиваются губы героев, как выразительно живут их рты, как они демонстрируют в разговоре свои зубы.

Американца можно узнать по форме челюсти и рта, даже если он будет молчать. Англичане не такие. Я не понимал, в чём тут дело, пока не попробовал изобразить американское произношение. Я устал моментально! Мне не хватило размера рта, длины и подвижности языка, и я понял, что у меня недостаточно мышц на лице или нужные мышцы неразвиты, а то уже и атрофированы.

Как много уходит физических усилий на то, чтобы говорить по-американски. Мне этого не удалось. А ещё мне при этом совершенно не удалось сосредоточиться на смысле высказывания.

Так что даже самый лучший и дорогой дантист не сможет сделать мне американскую улыбку. Возможно, если бы я с самого детства практиковался в американском произношении, то форма челюсти и подбородка у меня была бы мужественнее, губы красивее очерчены, а зубы – ровнее, лучше и белее, чем те, что у меня есть.

Как я завидовал Тому Сойеру, когда читал великую и прекрасную книгу Марка Твена! Мне повезло, я читал её ровно в том возрасте, в котором там, в книге, жил главный герой. Мне всё в этой книге нравилось. А теперь я понимаю, что я всё в ней люблю. Я люблю эту книгу! Но главное, я всему в ней верю и верил.

Мне всё в ней было понятно и даже близко. Книги Фенимора Купера, через которые я продирался ради захватывающих, но коротких эпизодов, связанных с индейцами, его толстые романы обволакивали меня, учили преодолевать трудности понимания запутанных смыслов или находить смыслы там, где их и вовсе у автора не было. Но книга про Тома Сойера стала первой книгой, которую я целиком и полностью присвоил, это была первая в моей жизни книга, которая была про меня и написана была лично мне.

Этот роман, написанный задолго до моего рождения и там, где я никогда не был, вдруг рассказал мне про ту и такую жизнь, какой я сам хотел бы жить. Эта книга сообщила мне, что мои фантазии, желания, страхи и мечты – это не ерунда! Они достойны того, чтобы кто-то об этом написал. А если это так, если мои фантазии, желания и страхи достойны этого, значит, и я сам интересный человек, заслуживающий внимания и любви. Я же полюбил Тома Сойера! Сразу полюбил! Как только прочитал про то, как он в самом начале книги красил забор, так и полюбил его тут же, как лучшего друга. Почему? Да потому, что я был уверен, что я так же смог бы и могу. Я же много чего интересного выдумывал. Только об этом некому было написать.

Например, некому было написать про то, как я во время школьных соревнований по лыжным гонкам, которые проходили в большом городском парке, спрятался возле трассы за деревом и, пока все бежали три круга, отсиживался, никем не замеченный. А потом тихонечко вышел и занял третье место. Мог бы занять и первое, но никто не поверил бы. А так поверили, хвалили, гордились и чуть было не направили на городские соревнования. Но я удачно простудился и избежал позора.

Кто мог про это написать? Никто! Меня же никто не видел, когда я отсиживался за деревом, ни один писатель. Я же всё сделал тайком. Я за день до соревнований пришёл в парк, изучил маршрут и присмотрел подходящее дерево. Никто не мог написать про это моё приключение. Да я сомневаюсь, что в моём Родном городе вообще тогда проживал хоть один писатель, который был бы достоин и мог бы написать про мою жизнь. Вот никто её и не описал.

Кто мог бы описать, как мы с моим товарищем по двору стащили со стройки почти полную коробку строительных патронов, при помощи которых в бетонные стены специальным пистолетом забивают специальные гвозди. Нам повезло! Строители оставили патроны без присмотра.

Несколько патронов мы взорвали в костре, а остальные обменяли на игрушечный пластмассовый катер с моторчиком. У моего товарища дома валялась старая неисправная рация от милицейской машины, выменянная им у кого-то по случаю. Так вот, я придумал, и мы в соседнем дворе сообщили, что наш катер на радиоуправлении, а старая рация – это и есть пульт, чтобы катером управлять. Мы обменяли катер и рацию на настоящий оптический прицел от настоящего ружья.

Потом мы боялись, что после обнаружения обмана нас отловят, побьют и заберут прицел обратно. Но этого не случилось. Видимо, потому что прицел был хоть и настоящий, но совершенно неисправный. Правда, это не помешало нам очень быстро обменять его на живую белку в клетке с колесом.

Белку обменивать ни на что не хотелось. Она была классная! Брала еду своими лапками, как руками. И клетка с колесом была красивая. Но мы не смогли договориться между собой о том, у кого белка будет жить, и в тот же день обменяли мы её на старый, но настоящий армейский парашют.

Цепочка обменов была длинная, но закончилась она тем, что мы выменяли, не помню уже на что, у одного тихони из нашей школы настоящую саблю, а точнее, флотский палаш в ножнах. К несчастью, этот палаш оказался наградным оружием героического деда того тихони. Так что, когда мы почти завершали сделку по обмену сабли на новый складной велосипед, нас застукали, саблю забрали, сообщили об этом родителям, получился скандал.

И это только пара эпизодов той огромной жизни, которой я жил в возрасте Тома Сойера. Но не было рядом писателя, как рядом с Томасом Сойером. Некому было описать, а самое главное, оценить мои похождения, как настоящие приключения, достойные книги. Я же свои похождения достойными описания не ощущал.

И вдруг книга про Тома Сойера! Я сразу его полюбил. И мой папа любил эту книгу и Тома любил. Он говорил мне об этом. Но меня папа любил сильнее!

А завидовал я Тому Сойеру не потому, что его жизнь кто-то описал в книге. Я завидовал его широким, разнообразным и бо льшим, чем у меня, возможностям. У него их была масса, и все были под рукой или в двух шагах. А ещё я верил в существование этих его возможностей.

Если бы кто-нибудь попытался описать в книге подобные приключения, произошедшие в любом месте нашей страны, я не поверил бы. А Марку Твену поверил, и безоговорочно!

Я не то что верил Твену и Сойеру, я в них ни секунды не сомневался!

Я не сомневался, что там, в Америке, на берегах реки Миссисипи, могут быть пещеры, в которых можно заблудиться. И не просто так заблудиться, а по-настоящему, смертельно опасно, да и ещё и с любимой девочкой. Там, в той Америке, где жил Том Сойер, мог найтись такой друг, как Гек Финн, который был гораздо более настоящим бродягой, чем наш местный бродяга Геша, от которого, кстати сказать, я впервые внятно услышал про Америку.