Евсей Цейтлин - Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

«Никогда не сидел я в президиуме. Ни разу не выступил с официальной речью. Не ходил на «торжественные заседания». И даже на празднование чьих-либо юбилеев.

Ни разу не разрешил я отметить и свой юбилей… 50-летие, 60-летие, 70-летие, 80-летие. Обычно я уезжал в эти дни из Вильнюса.

Тогда было принято награждать писателей грамотами Президиума Верховного Совета Литвы. Так как грамоты я не брал, их отправляли мне домой. У меня в архиве лежат сейчас все эти бумажки…

Зато я имел моральное право не поздравлять и других «по случаю юбилея». И все, по-моему, к этому привыкли.

Могу ли объяснить мотивы собственного поведения? Теперь вот пробую. В СССР, как в любом тоталитарном государстве, были свои ритуалы. В них мало осталось от сути. Я их от себя и отбросил».

_________________________

Взвешивал ли й меру своей смелости, предел дозволенности? Не сомневаюсь. Т а к о е еще могли вытерпеть.

_____________________

«…Однажды в пятидесятые годы, перед очередными выборами (куда и кого избирали — уже не помню), меня назначили руководить агитпунктом.

Было это в Союзе писателей. Большой стол, красная скатерть, брошюры, газеты, портреты вождей… Во второй половине дня приходили агитаторы. Составляли списки избирателей, отправлялись уточнять их по указанным адресам…

Очень скоро, однако, я понял: все это фикция, игры взрослых людей. Ну зачем же мне в них участвовать? Постепенно я начал симулировать. В один день ушел из агитпункта пораньше, в другой — вообще не появился.

Наконец, выборы. Они прошли, как и полагалось — с заранее запланированным результатом. Я облегченно вздохнул: игра закончена!

Оказалось — нет! Однажды меня вызвали на заседание президиума Союза писателей Литвы. Один из пунктов повестки дня был посвящен Йокубасу Йосаде, который провалил предвыборную кампанию.

Слушая выступающих, я с ужасом почувствовал: игра, действительно, приняла очень серьезный оборот. Из всего сказанного на заседании легко напрашивался вывод: член Союза писателей занял антисоветскую позицию!

Я попросил слова. Попытался все обернуть в шутку:

— …Не понимаю причину волнений. Как это я провалил предвыборную кампанию? Ведь итоги выборов прекрасны: 99,9 процента избирателей отдали свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных.

Однако мое выступление только усилило напряжение:

— Ах, он еще смеется над нами! Надо исключить Йосаде из рядов советских писателей!

Спас меня Пятрас Цвирка:

— Товарищи, мы не должны забывать, что Йосаде — фронтовик… проливал кровь… имеет награды… сейчас успешно работает в «Пяргале»… подобное случилось с ним впервые… давайте поверим…

Полгода тому назад мне напомнил эту историю наш известный литературовед Витаутас Кубилюс. Составляя антологию документов о литературной жизни Литвы в советскую эпоху, он нашел в архиве стенограмму того заседания» (19 ноября 91 г.)

_____________________

«Когда мне исполнилось шестьдесят лет, в Союзе писателей сказали:

— Вам полагается персональная пенсия. Напишите заявление.

— Если полагается, пусть платят. А просить ничего не буду.

Так и остался без персональной пенсии, о чем нисколько не жалею».

Однажды, рассуждая об особенностях памяти, мы говорим про магию имен.

— Зося. Я назвал так одну свою героиню, проститутку. Потом понял: это была ошибка. Почему? Имя Зося жило во мне многие годы. Зосей звали женщину, которую я любил перед войной. Ей было восемнадцать. Муж Зоси уехал на заработки, в Америку. Она осталась одна. Впрочем, вот тут-то мы и встретились. Нет, я не о том — я вовсе не собираюсь рассказывать о нашей любви. В конце концов, Зося отправилась к мужу, родила двух сыновей. Но я опять не о том — не о сюжете ее жизни.

Лет десять назад Зося приехала в Литву, в гости. Не знаю, как попала ей на глаза моя пьеса. «Почему, почему ты дал проститутке мое имя?» — с обидой спрашивала она меня. Зося, конечно, понимала: нет ничего общего между ею и героиней пьесы. Однако ей было больно. Почему?

Наверное, по той же причине, по какой я помнил все эти годы о ней.

«Мне стыдно рассказывать об этой поездке к дочери. Да, опять подступил страх. Вроде бы, на календаре — восемьдесят третий год, я знаю: никто меня не арестует. Вроде бы, Израиль так далек от Советского Союза. Вроде бы, кругом — свои… Я все это понимаю и — боюсь говорить откровенно. Нет, дочь меня не мучает расспросами. А вот сестра… Никак не дает покоя. Я же выстраиваю мысленно цепочку: у моей сестры — муж, у мужа — тоже сестра, у той — тоже муж, у них — дети… Скажу что-то не так, аукнется очень далеко. Дойдет до Союза писателей! Больше не пустят за границу.

Словом, я держу язык за зубами! Из-за этого, конечно, тоже возникают конфликты. Как-то раз мы с Ошеровичем отправляемся в гости к известному поэту, пишущему на идиш. Тот начинает со мной прямой разговор о происходящем в Союзе. А я… не отвечаю. «Вы что, Йосаде, боитесь меня?» — «Не боюсь. Но мне нечего добавить к тому, что вы знаете сами»…

Мне постоянно кажется: я и в Израиле — под колпаком КГБ.»

___________________________

В Израиле й опять вспоминает «человека в черном». Его облик, конечно, трансформируется согласно «времени и моде» — суть остается.

_____________________

«Перед отъездом меня вызвал к себе заместитель министра. Обычно, если за границу отправлялась какая-нибудь делегация, ее инструктировал капитан или майор. Проводил своего рода семинар: что и где говорить, что можно и чего нельзя делать, как реагировать на происки врага. Для меня сделали исключение — писатель. Заместитель министра краток:

— Товарищ Йосаде, я вас хорошо знаю. (Интеллигентный человек, он, наверное, следил за литературой). Надеюсь, что за рубежом вы достойно представите нашу великую страну».

й расслышал за интонацией казенной вежливости скрытую угрозу. Так, конечно, и было.

______________________________

Все это предшествует встрече й с известной еврейской поэтессой Дорой Тейтельбойм и ее мужем.

«…Наш разговор продолжался четыре часа. С одиннадцати вечера до поздней ночи.

Сначала я опять — привычно — неискренен. Хотя разговор неожиданно пошел совсем по другому, чем я предполагал, руслу. Дело вот в чем: мои новые знакомые были коммунистами. Нет, они никогда не видели Советский Союз. Тем не менее, верные своим идеям, стали хвалить СССР. При этом активно ругали Запад! Тут-то я не выдержал.

Опровергаю защитников первой в мире страны социализма, привожу аргументы и… вдруг мысль, от которой холодею: «Что же ты делаешь? Своим друзьям Ошеровичу, Елину ты боялся слово плохое сказать об этой ненавистной тебе империи зла, а тут…»