Грэм Джойс - Индиго

— Какой сегодня день? — простонал Джек.

Натали в парчовом халате, раньше принадлежавшем Тиму Чемберсу, раздвинула шторы и подняла раму. Она принесла поднос с крепким эспрессо, тостами и кастрюлей супа.

— Ты спал целую вечность. Если намерен и впредь совершать такие подвиги, надо чем-то поддерживать силы, — сказала она, подмигнув. — Но все, что я нашла, это суп.

— Я уснул, и мне снилось, что ты волчица. Ведь это только сон, да?

— Волчица? Разве что сама об этом не знаю. В темной половине души. Тебе снились волки, потому что я рассказывала тебе о луперкалиях. Перед тем, как ты уснул. А индиго тебе не снился?

— Нет. Он там присутствовал где-то, но я его не видел.

— А я видела. Что-то происходит, когда я с тобой. Второй раз за неделю мне снится индиго. Что в тебе такого, Джек?

— Ты видела его во сне?

— Да. Очень ясно.

— Опиши мне его.

Она помолчала, подняв глаза к потолку, ища вдохновение.

— Не могу.

— Попытайся.

— Бесполезно. Он всегда текуч, как вода или расплавленный металл. Но когда просыпаюсь, забываю, каков его подлинный характер.

Джек припомнил кое-что из того, что Натали, перед тем как он уснул, рассказывала о луперкалиях — древнем римском празднестве, проходящем у священной пещеры, где волчица вскормила брошенных Ромула и Рема. Обнаженных юношей, измазанных кровью, омывали козьим молоком и вручали им куски козлиной шкуры; потом они бежали по городу, ударяя этой шкурой женщин, чтобы охранить их от бесплодия. Тим Чемберс, как намекала Натали, попытался возродить обычай и нашел множество сторонников, готовых принять в нем участие.

Джек задумчиво грыз тосты, заедая их супом.

— А ты когда-нибудь соглашалась участвовать в этих его играх?

Натали скривилась в гримасе отвращения.

— Запомни раз и навсегда. Я давала ему, но задурить себя не позволяла.

— Что ты знаешь об Аккурсо и Чедберне?

— О, они увязли в этом, по уши увязли.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что я имела малое отношение к происходившему. Я видела, что творится нечто странное, и старалась держаться подальше. Знаешь, твой отец отбрасывал длинную тень и…

— Натали! Что ты так смотришь на меня?

— Свет. То, как он ложится на твои плечи. Синий. Фиолетовый. Господи, Джек, надеюсь, я не влюблюсь в тебя! Это было бы ужасно. — Она швырнула ему полотенце. — Давай-ка в душ. Здесь пахнет, как в пещере.

Внутренний голос твердил: убирайся из Рима, беги, уезжай домой. Было ощущение, что все идет не так, что он теряет почву под ногами. Когда Натали настояла на том, чтобы вернуться к работе, Джек остался один, ожидая неизвестно чего. Дело он сделал. Кроме Натали, ничто не держало его в Риме. Чем дольше оставался он вдали от Англии, тем меньше для него значил его скромный бизнес. Клиенты перестали приходить, адвокаты обращались к другим судебным исполнителям.

Было несколько серьезных причин для отъезда. Отношения с Натали сходили на нет. Он чувствовал, что ее «страх» влюбиться в него был лишь уловкой, заготовленным путем к отступлению: «О, не давай подлетать мне так близко к солнцу». Он чувствовал, что в отношении мужчин она пользуется тем же оружием, какое они часто применяют в отношении женщин. Она использовала их, а потом возвращалась к своим делам, с легкостью порывая все связи. Даже в постели она вела себя по-мужски, неистовствуя и рыча в момент оргазма. Отдав всего себя, он снова и снова возвращался в нее, но всегда со странным ощущением, будто совершает что-то нечистое, главным образом по той причине, что прежде него здесь бывал его отец, и если даже он забывал об этом в миг экстаза, то шестилистник татуировки, как тавро владельца, возвращал его к действительности.

Не давало покоя ощущение, что длинная крадущаяся тень отца преследует его. Как если бы отец заманил его в Рим, зная, что ему не миновать встречи с Натали, и даже предвидя, во что это выльется. Был только один способ покончить с этим — бежать из Рима. Тень не ухватишь — проскользнет меж пальцами. Несмотря на все это, бросить Натали было нелегко.

Однажды, когда Джек спал с Натали дома, он проснулся со странным ощущением, словно кто-то стоит в ногах кровати, в упор глядя на них. Когда к нему вернулась способность соображать, он резко сел в постели, но увидел, что в темной комнате никого нет. Тогда он просто снова заснул. В другой раз ему почудилось, будто этажом выше кто-то ходит.

Его подозрения усилились, когда как-то под вечер он вернулся домой и вновь услышал музыку, как в день их с Луизой приезда в Рим. Женское контральто летело с верхнего этажа вниз по лестнице и через пустой холл и носилось по дому, как бесплотный дух. Заезженная пластинка «Орфея и Евридики» с Кэтлин Ферриер. Одна из самых любимых у отца — и у Натали, хотя он расстался с ней всего полчаса назад. Может, это было ее послание. Насмешка. Он выключил музыку и быстро обошел дом. Никого.

Он позвонил в Чикаго, Луизе.

— Луиза, ты видела мертвого отца или нет? — Он боялся, что все может обернуться, как в дурном фильме с призраком.

Она была рада услышать его.

— Он был мертв, Джек, действительно мертв. Я же была там, помнишь? Вызвала врача. Закрыла крышку гроба, когда его отправили в печь. Все по-настоящему, без фокусов. У тебя такой несчастный голос. Что держит тебя в Риме?

— Ох, не знаю. Еще несколько дней побуду здесь и возвращусь в Лондон.

— Потом можешь снова приехать к нам. Билли постоянно спрашивает о тебе.

— Правда?

— Конечно.

— Ты это не просто так говоришь?

— Нет. Не просто так. Ты можешь приехать в любой момент, когда захочешь. Тебя всегда ждут кофе и оладьи с черникой.

— Знаешь, Луиза, я люблю тебя.

— И я тебя, Джек. Помни об этом.

Он положил трубку со странным ощущением. Он сказал Луизе, что любит ее, но сказал это с такой легкостью, не успев даже прочувствовать. И она ответила так же, словно вернула подачу в бадминтоне.

Он вторично осмотрел дом, на сей раз внимательней. Наверху было несколько комнат, куда он не заглядывал с первого дня, как поселился здесь с Луизой и Билли. Одна из них была заперта, а он не помнил, чтобы делал это. Пришлось спуститься за связкой ключей, похожей на тюремную.

Отперев дверь, он увидел, что кто-то тут ночевал. Отставшие обои заплесневевшими свитками свисали со стен, но сильней запаха отсыревшей штукатурки и старой бумаги был запах человека. Немытого человеческого тела. На полу валялись грязный матрас и пара скомканных одеял. Рядом стояли примус, такой же, как в студии у Натали, походный алюминиевый котелок и жестяная кружка, на дне которой темнела кофейная гуща. Джек потрогал примус. Он был еще слегка теплый.

Шпингалет на окне был сломан, и нижняя рама свободно ходила в пазах. Любой мог проникать в комнату и выбираться из нее по ржавой пожарной лестнице, прикрепленной к наружной стене под окном. Кроме того, нетрудно было воспользоваться ключом от входной двери и от спальни, если старик пускал в дом кого ни попадя, как сказала Натали. А может, они просто применили отмычку.