Кейт Мортон - Когда рассеется туман

— Если бы мы жили вместе, — сказала Ханна, — я бы научилась готовить. Пекла бы что-нибудь…

Робби только поднял брови: совсем недавно он наблюдал, что она умудрилась сотворить с обычным тостом.

— А ты бы писал чудесные стихи — целый день, — продолжала Ханна. — Сидел бы вот тут, под окном, а потом читал бы их мне. Мы бы ели устриц и яблоки, пили вино…

— И поплыли бы в Испанию, чтобы сбежать от зимы, — подхватил Робби.

— Я бы стала там тореадором. В маске. Самым великим тореадором за всю историю страны. — Ханна поставила чашку с жидким чаем, в котором плавали листики заварки, на маленькую полку и села рядом с Робби. — И все испанцы гадали бы, кто я такая.

— А мы бы им не сказали.

— Да, это был бы наш секрет.

Как-то, сырым апрельским днем они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в обшивку мягко бьется вода. Ханна глядела на настенные часы, прикидывая, когда ей уходить. Когда безжалостная минутная стрелка достигла назначенного часа, она села. Нашарила в ногах койки чулки и начала надевать левый. Пальцы Робби пробежались по ее спине.

— Не уходи.

Ханна собрала в ладонь правый чулок и натянула его на ногу.

— Останься.

Она уже встала. Накинула через голову комбинацию, одернула ее на бедрах.

— Ты же знаешь, если бы я могла, я осталась бы насовсем.

— В нашем с тобой мире.

— Да, — улыбнулась Ханна, встала коленями на край кровати и погладила Робби по лицу. — Мне нравится наш собственный мир. Тайный мир. Я вообще люблю секреты. — Она набрала воздуху, словно собираясь нырнуть — так давно ей хотелось с ним поделиться. — Знаешь, когда мы были детьми, мы придумали одну интересную игру.

— Знаю, — ответил Робби. — Дэвид мне говорил.

— Дэвид?! Робби кивнул.

— Но ведь Игра — это секрет! — невольно вырвалось у Ханны. — Зачем он выдал его тебе?

— Ты ведь сама только что хотела мне рассказать.

— Нет, это другое. Мы с тобой… у нас все по-другому.

— Тогда расскажи мне про Игру, — сказал он. — Просто забудь, что я уже про нее знаю.

Ханна посмотрела на часы.

— Мне и впрямь пора бежать.

— А ты вкратце.

— Ладно.

И она рассказала. Про Нефертити и Чарльза Дарвина, про королеву Викторию — Эммелин, и про приключения — одно другого занимательней.

— Тебе надо было стать писателем, — сказал Робби, поглаживая Ханну по руке.

— Да, — серьезно согласилась она. — Я бы переживала приключения и подвиги с пером в руке.

— Еще не поздно. Попробуй, напиши что-нибудь.

— Теперь мне это не нужно, — улыбнулась Ханна. — У меня есть ты. Ты — мое приключение.

Иногда Робби покупал вино, и они пили его из старых стеклянных стаканов. Ели сыр с хлебом, слушали на старом граммофоне романтические пластинки, которые Робби привез из Парижа. Иногда задергивали занавески и танцевали, насколько позволяли крошечные размеры каюты.

В один из таких дней Робби заснул. Ханна допила вино и полежала с ним, пытаясь дышать в том же ритме. Наконец ей это удалось, но заснуть она не смогла — слишком ново и волнующе было лежать вот так, рядом. Ханна сползла на пол, села на колени и стала рассматривать его лицо. Никогда раньше она не видела Робби спящим.

Он видел сон. Мускулы вокруг закрытых век сильно напряглись и начали подрагивать под взглядом Ханны. Она заколебалась, не стоит ли его разбудить. Слишком тяжело было смотреть, как исказились любимые черты.

И тут Робби закричал. Ханна испугалась, что кто-нибудь на берегу может услышать. Прибежать на помощь. Или, не дай бог, вызвать полицию.

Она положила ладонь на лоб Робби, провела пальцами по знакомому шраму. Он не проснулся и кричал все так же. Ханна легонько потрясла его.

— Робби, проснись.

Он распахнул глаза — огромные, черные, и не успела Ханна сообразить, что происходит, как оказалась на полу, Робби упал на нее, сжал руками шею. Сдавил так, что она едва дышала. Ханна пыталась позвать его по имени, образумить — и не могла. Робби душил ее несколько секунд, а потом в нем как будто что-то щелкнуло, он узнал Ханну и отпустил ее. Отшатнулся.

Ханна медленно села, откинулась назад, прислонилась к стене. Непонимающими глазами посмотрела на Робби, гадая, что же на него нашло. С кем он ее перепутал.

Он уже стоял у противоположной стены, закрыв глаза ладонями и вжав голову в плечи.

— Как ты? Ничего? — спросил он, не отнимая рук от лица.

Ханна кивнула, сама пока не зная — как.

— Ничего, — выдохнула она наконец.

Только тогда Робби подошел и опустился перед ней на колени. Наверное, она вздрогнула, потому что он отдернул руки и попросил:

— Не бойся.

Взял ее за подбородок и осмотрел шею.

— О господи.

— Ничего страшного, — уже спокойней произнесла Ханна. — А ты…

Робби прижал палец к ее губам и почувствовал, как часто она дышит. Он покачал головой, и Ханна поняла, что он и рад бы объяснить, да не может.

Робби погладил ее по щеке, и она прижалась к его ладони, поглядела в глаза. Такие темные глаза, полные тайн, которые Ханна никогда не узнает. А ей так хотелось знать о нем все, заслужить его доверие. Робби поцеловал ее в шею — так легко, так нежно! — и у нее, как всегда, закружилась голова.

Целую неделю Ханне пришлось носить шарф. Как ни странно, ей даже нравились эти отметины — как память о Робби. Только еще трудней стало ждать новой встречи, синяки словно подтверждали, что на свете действительно есть Робби, есть они, вдвоем. В особенном, тайном мире. Иногда Ханна поглядывала на шею в зеркало, как новобрачная на новенькое обручальное кольцо. Знак. Напоминание. Робби ужаснулся бы, если б узнал.

Первое время все любовники думают только о настоящем. Но всегда наступает момент — событие, сцена, иной спусковой крючок — когда прошлое и будущее вдруг снова заявляют о себе. Для Ханны таким событием стала ночная выходка Робби. Она внезапно поняла, что ничего о нем не знает. Что последнее время за своим счастьем ни о чем другом не думала. И чем больше Ханна размышляла о тайниках его души, тем меньше они ей нравились. Ей хотелось знать все.

Однажды прохладным сентябрьским днем они сидели рядышком на койке и смотрели на набережную. Там сновало множество людей, и Ханна с Робби развлекались, придумывая им имена и судьбы. Потом молчали и просто глядели в окно, из которого видели все и всех, а их — никто, и вдруг Робби резко вскочил.

Ханна осталась в койке, даже прилегла на бок, глядя, как он уселся на стул, подогнув под себя ногу, и уткнулся в блокнот. Робби пытался сочинить новые стихи. Весь день пытался. Ходил рассеянный, даже в прохожих играл безо всякого энтузиазма. Ханна не обижалась. Рассеянность делала его даже более привлекательным.