Салчак Тока - Слово арата

Труднее пришлось моему коноводу. Он-то давно пожирал глазами степных великанов. Давно уже беспокойно постукивало его охотничье сердце. Все чаще глаза Шагдыра перебегали с вожака стаи дроф на мой карабин. Правда, Шагдыр был не моложе, а гораздо старше меня, но я в его глазах не простой смертный, а как-никак солдат в полном вооружении. Поэтому Шагдыр, как ни смешно, зачислил себя в мои младшие братья.

— Смотри, уже близко, уже можно… Пожалуйста, стреляйте, старший брат.

— Где? Кто?

— Здесь… два куста караганника — видите?

— Где? Где?

А дрофа-поводырь выглядывала из-за куста уже совсем рядом с нами. Теперь-то ей не уйти от стрелка. Ой, сколько времени утечет, пока поводырь начнет что-то кричать своим дрофам, беспомощно подпрыгивать, расправлять крылья, как долго будет он отрывать от земли свои ходули! Наверняка можно управиться не с одной, а с двумя-тремя птицами. Дрофа — овца. Три дрофы — это три овцы.

Делать нечего. Я продолжал притворяться и, будто не понимая, озирался на дальние кусты: «Где? Где?» — а сам гнал своего скакуна прочь с дороги, на один, заветный куст. Оставалось только метнуть аркан, и богатырь степных просторов оказался бы у седла. Напрасно: дрофа не дала себя заарканить. Судя по выпущенным блестящим глазам, она была очень удивлена. А потом спокойно показала, как крылатый житель земли, встретившись с несговорчивым существом, может, отбежав в сторону, распластать дородные крылья и, взлетев над его головой, стать небожителем.

А мне пришлось остаться на земле и выслушать вежливые упреки моего спутника.

— Эх, тарга!.. Вам бы выстрелить! Такой, как я, бедняк трое суток мясом бы кормился.

Я рассердился:

— А скота у тебя мало? — Да еще уртель держишь. Бедняк!..

Помолчав, Шагдыр тихо ответил:

— Какой там скот! Я табунщик у князя Ажикая. Мой отец и мой дед служили князю, когда Ажикай еще в люльке лежал. Теперь князь поставил меня в ямские коноводы, а содержания никакого не положил и прокорма никакого не дал. — Тут Шагдыр опять помянул давешнюю дрофу и продолжал: — И раньше так было: на уртелях баи отслуживались только своими конями, а тяжелая работа коновода и табунщика доставалась беднякам и дворовым, вроде меня.

— Ползать перед Ажикаем не нужно. Бросай, уходи. — С видом бывалого человека, я объяснил, как бросил своего хозяина Чолдак-Степана и поступил в солдаты народного правительства.

— Брошу князя — беда придет. Мои старики — отец с матерью доят его корову, тем и питаются [52] Сдача коровы «на подой» — одна из форм эксплуатации в старой Туве. . Зарежу их, коли брошу князя. Корову он сразу отберет.

До этой минуты я был так отвлечен дорожными впечатлениями, что, признаться, не обращал внимания, какое у Шагдыра бледное и сухое лицо, как зловеще торчат у него на щеках острые скулы; не замечал, что на истертом козьем полушубке моего товарища видны порядочные прорехи, а сквозь них поблескивает голое светло-бронзовое тело, что подошвы у него подвязаны веревкой и пальцы ног высовываются наружу. Все это мне сейчас бросилось в глаза. Кроме того, я, уже к своему удовольствию, увидел, что Шагдыр, как и я, не заплетает кос и волосы коротко стрижет, оставляя только маленький чуб.

Мне стало жалко товарища, но показывать жалость нельзя. Глядя на дорогу, я громко выговаривал ему:

— Людей надо держаться; да ты не за тех ухватился. Будешь хвататься за Ажикая — долго не протянешь.

— Боюсь. Князь откажется от подоя, заберет корову. Да, красные, говорят, в свою страну добрых людей угоняют на каторгу.

— Кто говорит? От кого слышал?

— Слышал, как всей дворне говорил Ажикай.

— Так и есть. А знаешь, для чего он выдумал про каторгу? Чтобы работники не ушли с его двора. Хитрит и выдумывает. Красные молодцы. Они вот за таких бедняков, как ты. По себе небось знаю. Из байских рук меня вывели как раз они — Кочетов, Сидоров, Мыкылай. И уходить от своего князя не бойся. Уходи, говорю, не бойся.

Шагдыр поднял голову и молча посмотрел мне в глаза.

Вскоре мы подъехали к уртелю Бай-Булун [53] Бай-Булун — название местности, буквально: Богатый угол. . Хозяева ямской юрты встретили нас как редких гостей. Когда закончилось угощение, новая лошадь была уже подана. Поблагодарив хозяев уртеля и Шагдыра, который должен был возвращаться с первыми лошадьми на конный двор Хем-Белдира, я вскочил в новое ямское седло.

Лошадка было засеменила к дороге, но пришлось ее придержать: сзади кто-то громко меня позвал. Я оглянулся и увидел бегущего ко мне Шагдыра. Подбежав ближе и отдышавшись, он сказал:

— Я много думал, мой старший брат. Когда вернетесь в Хем-Белдир, встречусь нарочно с вами, хочу поговорить. Можно?

— Конечно. Приходи. Доброго здоровья, мой старший брат!

Я тоже Шагдыра назвал старшим братом. Пускай не путает нашего возраста и называет, как хочет, но не старшим братом.

Он закивал:

— Доброго здоровья, спокойной дороги, сынок!

Конечно Шагдыр переборщил, сказав «сынок» вместо «старший брат», но и это меня радует.

В тот вечер, доехав до уртеля в Оттук-Таше [54] Оттук-Таш — буквально: Кремень. , я спросил коня, но все лошади были уже в табуне, на пастбище. Уртельщики предложили переночевать.

Поев, я выбрал местечко среди вьюков и спящих людей.

Разбудили меня голоса. Разговор шел обо мне, и я понял, что меня уже успели превратить в начальника. Так и говорили: «Спросим таргу из Хем-Белдира».

Покашливая, я открыл глаза.

— Вы из Хем-Белдира. Хотим к вам обратиться. Люди не все поняли. Можно спросить, тарга?

Я приподнялся и сел около вьюка.

— Таргой не был никогда. Посыльный человек на службе в народном войске; проще сказать, никакой не тарга, а цирик. Спросить — спрашивайте, смогу — отвечу.

Мои собеседники замялись. Потом один из них, постарше, решился:

— Правду говорят, что красные отбирают у бедняков скот, людей хватают и морят на тяжелой работе, а жен тоже не оставляют в покое, делают, что хотят?

— Известно, что это неправда. От кого только вы слышали такие лживые слова?

Ночлежники переглянулись.

Я стал рассказывать путникам, собравшимся на уртеле Оттук-Таш, все, что знал о русском народе, о новой России. Под конец я сказал им:

— Красные защищают бедняков и байских работников, а против баев сами борются. Мне пришлось родиться в самой бедной семье: я сын одной нищенки по прозвищу Тас-Баштыг. С восьми лет работал у бая — сначала по нашей нужде, потом по суду, то есть по указу салчакского нойона, которого звали «Солнечным князем». А красные партизаны меня освободили. Потом я сам пришел учиться в Хем-Белдир и поступил в народоармейцы.

— Ба-а! Так-так-та-ак! Вот вам благородный чиновник с шариком на голове! [55] Шарики разных цветов — знаки ранга у чиновников на головном уборе. Мы же говорили, что эти его слова — чистая ложь, настоящая клевета, — заметил молодой парень, раздувая покрывшиеся пеплом угли.