Рамон Майрата - Звездочет

— У меня по меньшей мере кило.

— У меня пара бифштексов.

— У меня отличная телятина.

— Давайте! Давайте! — командует им Звездочет.

Они расстегивают ширинки, и из прорех высовываются окровавленные обрезки, которые они поддерживают пальцами своих больших мясистых рук, атакуемых мухами.

— Вам выбирать, мальчик. Кого желаете кастрировать?

— Вот этот! Хочу этот!

Хозяин куска извлекает мясо из брюк и, завернув в обрывок газеты, гордо протягивает новому владельцу.

— Все еще мычит, — шутит он.

Звездочет уносит сверток под рубашкой, не переставая ощущать его солоноватый запах. По дороге домой он не может противиться соблазну и откусывает немного сырого мяса. Розовые капли забрызгали рубашку и старую газету, в которой он машинально читает, не вникая, о том, что немцы вторглись в Польшу.

Отец ждет его в самом мрачном расположении духа, на которое только способен этот от природы жизнерадостный человек. Он сидит на краешке кресла в трусах и майке. Резинки поддерживают его дырявые носки. На низеньком столике перед ним разложена колода, и он навис над ней своим выпуклым подбородком соблазнителя. Впервые Звездочет видит его таким неприбранным, но и теперь отец сохраняет свою обычную манеру — словно постоянно творит нечто фантастическое, так что любой его жест, даже самый банальный, представляется многозначительным. Его волосы напомажены и блестят, будто намокшие от пота, и только усики холодно дергаются, выдавая его плохое настроение.

— Сын мой, ты надел мой единственный костюм. Я не мог выйти весь день.

Но когда Звездочет объясняет ему про отель «Атлантика», отец раздувает грудь под майкой, которая ему велика, и задумывается.

— Двадцать маэстро! — выдыхает он через несколько секунд. — И ты, Рафаэль, играл с ними как солист?

— Это не моя заслуга.

— Чья же тогда?

— Сеньора Фальи. Раньше гитара принадлежала ему, и в ней осталась его музыка.

— Не знаю, сын, о чем ты мне толкуешь, но могу тебе признаться, что, хотя всегда очень в тебя верил, не думал, что ты доберешься до вершин искусства так быстро. — Внезапно он смотрит на него как на взрослого, но вот его взгляд снова становится нежным. — Рафаэлильо, у тебя кровь на груди. Что случилось?

Звездочет улыбается:

— Дело в том, что немцы вошли в Польшу.

— Что?

Мальчик снова серьезен:

— Я купил две котлеты.

Извлеченные из-за пазухи, куски мяса поражают взор своим присутствием здесь, среди темной мебели салона.

— Вот это праздник! Сегодня нам везет, — хлопает в ладоши отец. — Пошли готовить!

— Но сначала скажи мне, что ты делал, — задерживает его сын, кивая на колоду. — Если ты покажешь мне фокус — вот это будет праздник!

— Безусловно, ты это заслужил, — соглашается Великий Оливарес. — Кроме того, возможно, на самом деле наша судьба поменялась к лучшему. Сегодня я сделал замечательное открытие.

— Какое? — жадно спрашивает мальчик.

— У меня есть невидимая рука!

— Ну это ясно, — отвечает Звездочет. Впрочем, он удивлен, что впервые отец упоминает свою культю без досадливого жеста.

— Не так ясно, Рафаэлильо. Не знаю, понимаешь ли ты меня.

— Давай лучше порепетируем.

— Хорошо. Я тебе объясню. Я вдруг понял, что каждый раз, когда меняется погода, эта рука болит у меня по-настоящему. Вся рука полностью, понимаешь? Я чувствую ладонь, обратную сторону, пять пальцев. И иногда боль невыносима.

— Но если руки нет!

— Как нет! Разве у нее нет памяти? Разве она не помнит ощущения? Разве не осознает все? Разве не знает, что есть вещи, которые ее ожидают и еще не произошли с ней? Эта рука жива!

— Ну хорошо. Не сердись.

— Пальцы невидимы, но я их чувствую такими же реальными, как и все остальное тело. Они просто находятся сейчас вне времени и пространства.

— Не бред ли сумасшедшего то, что ты говоришь?

— Ты меня разочаровываешь, сын. Вопрос, которого я ждал от тебя, совсем другой. Умный вопрос звучал бы так: каким образом она может продолжать участвовать в представлениях? Потому что она сохранила всю свою магию. Тебе не кажется?

— Не понимаю.

— Я тебе продемонстрирую. Тасуй колоду!

В течение мгновения можно слышать тишину, нависшую в ожидающем воздухе. Вдруг протрещали, как гитарные струны, пятьдесят две картонки в пальцах Звездочета, напоследок жалобно вздохнув.

— Сними, — приказывает Великий Оливарес. — И помни, что колода, сын мой, представляет собой целый мир. Пятьдесят две картонные карточки, которые на манер зеркала отражают в своем маленьком космосе все чудеса мира большого. Четыре масти — это четыре времени года. Пятьдесят две карты — и пятьдесят две недели в году. Если сложим все ее номера, от одного до тринадцати, то получим девяносто один, что, умноженное на четыре масти и сложенное с джокером, даст триста шестьдесят пять — количество дней в году. А ну-ка, что ты сделаешь с миром, оказавшимся у тебя в руках?

После того как карты перетасованы, левая кисть Великого Оливареса, чудесно длинная, ласкает корешок колоды, в то время как указательный палец отстраняется от соседей, чтобы выбирать карту. Звездочета завораживает эта кисть. Единственная. Другая, превращенная в культю, обтянутую черной перчаткой, лежит недвижно на краю стола.

— Говори, какую карту предпочитаешь? Третью, десятую, пятьдесят вторую?

— Восьмую.

Кончиками пальцев отец отделяет одну за другой семь первых карт, повернутых к нему оборотной стороной.

— Восьмая, говоришь? — Он переворачивает восьмую карту, и его рука, устав, опускается. — Вот она.

— Бубновая дама!

— Смотри-ка, сын, сегодня наш день. В чем секрет? Если посмотрим на карты с оборотной стороны, нам кажется, что все они одинаковы. И тем не менее они различны. В этом их большое достоинство. Это одновременно одна и та же вещь и несколько различных вещей. Единое и множественное — два лица одной и той же картонки. — Его палец опять указывает на Звездочета. — Мешай снова. Перемешал? Сними. Которую хочешь?

— Хочу семнадцатую.

Тем же указательным пальцем отделяет шестнадцать карт и добирается до избранной.

— Помни, что колода представляет мир, слышишь? И, кроме того, у нее есть душа, тончайшая бумажная душа, невидимый листочек между лицевой и оборотной сторонами каждой карты.

Звездочет переворачивает выбранную карту, и появляется дама пик.

— Нам продолжает везти, сынище. С колодой в руке можно попробовать угадать все на свете. Ты сам поищешь третью даму. Тасуй, срезай и снимай первую карту сверху. Какая карта?

Его левая рука так же бездейственна, как протез.

— Трефовая дамочка! — бормочет Звездочет, взволнованно глядя в лицо третьей даме.

— Ты должен завершить собрание дам, — говорит Великий Оливарес. — Третья? Седьмая? Одиннадцатая? Где дама червей? Она самая важная, сын!