Цырлин - По поводу майского снега

5.5. Роскошная книжка

13.XII.82

Сегодня на практике все утро переписывал для диплома из разных журналов и отчетов. Один толстый переплетенный отчет, из которого не успел переписать, вынес домой, чтобы завтра на практику лишний раз не таскаться. Переписывать можно и дома.

Оттуда строго запрещено выносить любые материалы, даже несекретные, но это, сами понимаете - фигня. За полтора года вахтеры ошмоняли всего один раз, и то не меня, а Главкома, когда мы с ним шли через проходную и у него был толстый портфель. Случилось это месяц назад, вскоре после похорон, и мы с ним полушутя предположили, что работники охраны, учитывая гебистское происхождение нового вождя, решили отметить его воцарение таким оригинальным образом.

А в пятницу, заехав в университет за стипендией, обнаружил, что вход в Главное здание теперь охраняется милицией, которая у всех спрашивает пропуск. (У входа на факультет все еще сидят бабки-вахтерши и пропусков по-прежнему не требуют.) Бонифаций с вполне серьезным видом рассказал, что недавно, когда он шел через проходную, одетый в старый черный ватник и обутый в кирзовые сапоги, то милиционер, вместо того, чтобы потребовать пропуск, якобы заорал на него: "Почему без номера, падло?!" Не сразу я понял, что он шутит. Затем Бонифаций изложил версию, что терминология: Главное здание - "зона А", общежития - зоны "Б", "В" (и так далее - до "К" и "Л") имеет самое прямое значение. Строили университет заключенные, имелось множество отдельных рабочих зон, обозначавшихся буквами. Название "зона" с тех пор так и прижилось и даже буквы сохранились те же самые.

Происходят и другие события в том же вертухайском духе. От сотрудников на практике слышал про начавшиеся в последнее время облавы в магазинах, ресторанах и прочих публичных местах. Милиция неожиданно закупоривает выходы и требует от присутствующих предъявить документ, объясняющий, отчего в дневное время они не пребывают на рабочем месте. Одна тетка, будучи дома по болезни, вышла в магазин за продуктами, а там ее сгребли и сволокли в мусарню. В лягавку замели, я имею в виду. В ментовку, то есть. Педорасили в течение нескольких часов с дебильной добросовестностью: и на работу позвонили, и в поликлинику.

Я, конечно, не являюсь особым поклонником нового вождя, но очень сомневаюсь, что все эти выкрутасы - его личная инициатива. Настолько это глупо. Глупо и жалобно. Бессильная попытка заставить людей в рабочее время хотя бы посидеть на рабочем месте.

В "Похождениях Хуренито" Эренбурга описано, как Хуренито, направленный в провинциальный город на должность комиссара, издал декрет, воспрещающий гражданам с 10 утра до 4 вечера ходить по улицам. "За исключением следующих по делам службы и снабженных соответствующими удостоверениями."

Напоминает также эпизод из одной еще более роскошной книжки. Самое первое опубликованное произведение самого вредного писателя в мире. Как начальник лагеря издал приказ: никому из заключенных в одиночку по зоне не ходить. Только строем под началом старшего.

Сегодня Чуркина наконец-то принесла обещанный еще весной номер "Роман-газеты" за 1963 год. Весь пожелтевший и потертый, страницы рассыпаются на куски. Читал сегодня весь вечер - взамен писания диплома. Настоящая энциклопедия советской жизни. Деньги в лагере запрещены и обращаются нелегально, причем лагерный курс рубля в несколько раз выше, чем на воле. (Наподобие валюты, на которую тут тоже можно купить гораздо больше, чем там.) Узаконены лишь заверенные начальством записки в лагерный ларек на определенную сумму. (Наподобие распределения квартир, автомобилей и прочего дефицита исключительно по месту работы.) Если по какой-то причине заключенный не потратил всю сумму, то остаток ее у него отбирается. "Списывается". (На воле, однако, они "списывают" в подобных случаях лишь безналичные деньги предприятий.) Все это, естественно, сопровождается повальным взяточничеством и воровством. Как и на воле.

Рассказал Чуркиной и Главкому, как десятого числа я ходил на демонстрацию. Начал я в тоне весьма восторженном: "…И люди там были какие-то не такие, как обычно видишь на улицах, где столько алкашей и просто олигофренических морд…"

Но Чуркина сразу меня урезала: "Ага, ну понятно! Морды не такие! Одни жидки, небось, собрались, и ты с ними. Жалко, не похватали вас там всех."

"За что? Я же просто смотрел."

"Иди в синагогу - там и смотри. Уханова выперли - и до тебя доберутся. Тоже на всякие еврейские сборища ходил. Еще успеют до диплома."

(По Би-би-си уже в полночь сообщили о демонстрации. Что забрали 60 человек. Я просто вовремя ушел.)

Конечно, оскорбить мое русское национальное достоинство - задача весьма непростая, но тут как раз тот случай. Русский человек, стало быть, органически неспособен ни на активный протест, ни даже на пассивный (эмиграция). А если все же бунтует или эмигрирует - то он, стало быть, еврей. Я хотел ей возразить, что однажды проходил по ул. Архипова мимо синагоги и видел, что настоящие евреи на самом деле совсем не такие. Больше похожи на армян или вроде того. (Видимо, этим термином - "еврей" - объединяют несколько совершенно разных явлений.) Но Чуркина к этому времени уже стала рассказывать про Уханова.

В мае этого года Уханов - человек с нашего курса - сидел в какой-то очень вредной компании. Как сказала Чуркина - "отпетые диссиденты, а не такие, как наш Олег, который только треплется". Явилась милиция, потребовала у всех документы. Некоторые стали залупаться, их свезли в милицию и оформили им по 15 суток. Причем устроили так, что Уханов отсиживал свои сутки не сразу, а во время экзамена по "научному коммунизму". Явно специально, по сговору с факультетским начальством. Когда он отсидел и пришел на факультет, ему заявили, что сессия уже окончилась. А уже осенью выперли по абсолютно неполитической статье "неликвидация задолженности". Рядом с номером в общежитии, где они обыкновенно собирались, посадили стукача с магнитофоном, который записывал все их разговоры. Чуркина сказала, что она, узнав об этом, исследовала стены своего номера, расковыряла в одном месте подозрительно растрескавшуюся краску и увидела ржавые контактные пластинки и провода, уходящие вглубь стены.

"Розетка, наверное, была."

"Ну да, розетка. Под самым потолком. Настоящий слухач."

"Так ведь сломанный."

"Поставили новый в другом месте."

"У тебя-то что им слушать?"

"А все подряд. Интересно же."

…Казалось бы - тоска кругом зеленая, всем на все накакать. А круче всего накакать на самое, казалось бы, главное - на то, какого ты лично об этом мнения. ("Кричи с верхних нар что хошь - стукачи того не доносят, оперы рукой махнули." - как пишет писатель, вреднее которого нет на белом свете.) Садизм в чем-то даже более утонченный, чем если бы они интересовались каждым сказанным тобой словом. А оказывается, все это совсем не так. Не так все безнадежно. Не махнули оперы на тебя рукой. Кого-то оно до сих пор интересует, твое мнение. Удивительно. Кто-то хочет его непременно знать. Следовательно, кто-то его почему-то боится. Здорово. Жутко, но радостно. Ты сидишь за бутылкой пива, несешь какую-то чушь, а они этого боятся. Боятся и фиксируют, систематизируют твой пьяный треп, как Уголовный розыск - отпечатки пальцев и стреляные гильзы.