Масахико Симада - Любовь на Итурупе

Она взглянула на меня и заговорила со мной на языке, который, как ей казалось, я должен был понимать. Похоже, она догадалась, что я нездешний, и, наверное, спросила, куда я держу путь. Я посмотрел на ее лицо, изрезанное бесчисленными морщинами, и ответил по-японски:

– Я не понимаю.

Огрубевшие на морском ветру, загорелые медные щеки, опухшие красные руки, по-медвежьи неуклюжая фигура – как у любой бабки, торгующей на рынке. Ее потрескавшаяся кожа, казалось, была покрыта мелкой рыбьей чешуей. Она улыбнулась и спросила меня:

– Японец?

– Да, я японец. А вы и по-японски говорите?

– Да, японский. Учила давно. А ты по-корейски не понимаешь?

Мне часто доводилось слышать смесь японского с английским, но сочетание японского с русским я встретил впервые. Я сказал, что корейского совсем не знаю, а по-русски понимаю немного. Старуха старательно кивала головой, облизывала губы, будто пробовала на язык свой забытый японский, пытаясь вытянуть его из памяти.

– Вы куда ехать? – Говорила она с акцентом, которого я никогда раньше не слышал.

– Я еду на Итуруп.

– А-а, Итуруп. Теплоход?

– Да. На теплоходе. Вы учили японский с детства?

– Да. Восемьдесят пять лет. Японский забыла. Японцы нету больше.

Да уж, конечно. После 1945 года японцы исчезли с этих земель. Остался только японский язык и те, кто его помнил. Чтобы выжить, нужно было приучить свой рот, привыкший говорить по-корейски, к двум неродным языкам. Для старухи и японские и русские слова звучали как приказы правителей из чужих стран: «Делать то! Не делать этого!» Тем не менее она говорила на двух языках, не смешивая их, и это вызывало во мне уважение. Правда, я опустил глаза, чтобы она не догадалась, о чем я думаю. Ее родным языком был корейский, но кто понимал его? Рыночные торговки, такие же, как она, ее дочь да сын. Поэтому, увидев человека с лицом как у ее сына, совсем не похожим на лица русских, она первым делом обратилась к нему по-корейски.

– Почему Итуруп?

Почему я еду на Итуруп? Если скажу: отдыхать – примет за идиота. Хорошо альпинистам: отправляются в горы, и всем понятно зачем. А ехать на остров, чтобы им полюбоваться… Не такой это остров. Просто так на Итуруп не поедешь, нужна причина. У меня есть российская виза на год, но для поездки на остров требуется другая, так что без правдоподобного объяснения меня туда не пустят.

– Я изучаю растения.

То же самое я сказал турагенту, оформлявшему мне визу, когда тот спросил о цели моего визита. Исследователю-ботанику попасть на остров проще, чем обыкновенному туристу. Сказать по правде, я не могу отличить риса от пшеницы, но никому и в голову не пришло интересоваться подробностями моей работы.

– Соевый соус хочешь? – Старуха показала пальцем на пакеты у закрытой палатки. Не знаю, сколько пробуду на острове, может, и начну скучать по соевому соусу – я решил взять у старухи одну бутылку. В мятом целлофановом пакете, похожем на морщинистое лицо старухи, кроме соевого соуса с этикетками на корейском языке лежали маленькие пакетики с соленьями и сушеной морской капустой.

– Дай мне и это, – попросил я и протянул старухе пятидесятирублевую бумажку.

– Это па-по-рот-ник. – Старуха показала пальцем на пакетик. С виду похоже на намул. [2]Так я узнал, как он называется по-русски. Я спросил про хоси-комбу.

– Сушеная морская капуста, – без промедления ответила старуха.

Мне показалось, будто я услышал мудреный научный термин, но позже понял, что так говорят все.

– На Итурупе тоже есть. Покупать не надо.

Не послушавшись старухи, я купил пакетик сушеной морской капусты, сказав, что съем ее в дороге. Сдачу я не взял. Когда больше нечего есть, морская капуста притупляет чувство голода и тренирует челюсти, она помогает скоротать время или успокоить нервы. Короче, заменяет жвачку.

В порту не было и намека на теплоход. А солнце уже садилось. Должно быть, и сам порт, и расписание судов существовали для того, чтобы заставлять пассажиров ждать понапрасну. Старуха прежде меня смекнула, что теплоход сегодня не придет, и свернула лавочку. Я вздохнул и пробормотал, обращаясь к самому себе:

– И куда запропастился этот теплоход, – а старуха, услышав мое бормотание, посмотрела по сторонам и произнесла по-японски, обращаясь в пространство:

– Ответ знает только ветер.

Отчаявшись, я вернулся в отель. Увидев мою недовольную физиономию, молоденькая девушка у стойки тихонько хихикнула и отдала мне ключ от номера. Казалось, я единственный постоялец в этой погруженной в гнетущую тишину гостинице с привидениями. Ни одной живой души, кроме немногочисленного персонала. Только крики птиц с моря да шум ветра. Даже стены выкрашены в какой-то тоскливый цвет. Идти в номер совсем не хотелось, и единственным утешением служили разговоры с девушкой, которая знала японский. Она была грубовата, зато прямо смотрела мне в глаза. И улыбаться не забывала. Говорила, что язык выучила в Хабаровском университете. Я спросил, как ее зовут.

– Нина, – ответила она.

Раньше гостиница с привидениями была жилым домом. Здесь находились квартиры портовых рабочих. Пятнадцать лет назад одна компания совместно с японцами перестроила дом в гостиницу. Только закончился ремонт, как мафия, вступив в долю с администрацией, выгнала японцев – соуправляющих гостиницы. В отместку те разослали в японские туристические агентства и на сайты турфирм письма, порочащие гостиницу. Будто в отделе размещения воруют паспорта клиентов для изготовления фальшивок, в одной из стен замурован труп убитого мужчины, а тот, кто остановится в номере, заканчивающемся на четверку, непременно умрет… и так далее. Меня пичкали этими слухами в Вакканае, в закусочной «Дрейфующая льдина». Говорили, что японские туристы, которые добираются сюда через пролив Лаперуза, обходят эту гостиницу стороной. До меня дошло, в каком прославленном месте я остановился, только когда прочитал название отеля на вешалке в своем номере. При входе в гостиницу висела другая табличка, и я не заметил ничего подозрительного, пока регистрировался и получал ключ. Видимо, в один прекрасный день название гостиницы поменяли. К тому же мне досталась комната с номером двадцать четыре. Но девушка, встречающая постояльцев, оказалась приветливой, я решил не вспоминать о дурной славе отеля.