Паула Уолл - Последнее слово за мной

План был такой: он обустроится на новом месте, приведет в порядок дом, получит из рук в руки от уходящего на покой прежнего доктора прибыльную медицинскую практику, и тогда к нему присоединится его нареченная. В отношении этого плана, как и в отношении поставленных целей, Адам был непоколебим. Главными его ориентирами в жизни были твердость и стабильность. Никаких отступлений и маневров.

Так что, обнаружив Анджелу Белл, лежащую на его клумбе с раздвинутыми коленями и дышащую как гончая после охоты, он был захвачен врасплох.

— Бог мой, — сказал он, присев на корточки, — да вы рожаете!

Когда Анджеле было семнадцать, она обнаружила, что беременна. Шарлотта возлагала всю вину на излишнюю филантропию племянницы.

Если бы в тот год шла война, Летти могла бы нацепить Анджеле на палец кольцо и сказать всем, что отец отбыл на службу. Затем, через подобающий срок, они с Шарлоттой объявили бы его погибшим при исполнении. Может, даже наградили бы его медалью, посмертно. Но войны не было — по крайней мере, никакой серьезной войны, о которой было бы известно в Липерс-Форке. Так что все в округе знали: Анджела пошла по семейным стопам — решила обойтись без семьи.

Как она попала в щекотливую ситуацию — не секрет. Анджела была дикой и необузданной, как уличная кошка. Кто отец — это вопрос поинтереснее. Но как бы там ни было — в одном сомневаться не приходилось: если можно себе представить женщину, начисто лишенную респектабельности, то это Анджела. Впрочем, среди Беллов респектабельность никогда и не ценилась высоко.

В те времена девушка, попавшая в беду, уезжала рожать в другой город, а если у ее родителей водились денежки — то и на другой континент. Иногда вместе с ней ехала и мать, и по возвращении они выдавали младенца за братца или сестренку юной мамаши. А иногда нет. Так или иначе в хороших семьях не рожали незаконных детей дома, а тем более на клумбе.

От боли было трудно дышать, Анджела запустила пальцы в рыхлую землю, словно корни. Запрокинув голову, она хохотала, как безумная. Вместе с туманными представлениями о морали Анджела унаследовала от Беллов смех. Если бы супруга Дьявола обладала чувством юмора, она бы хохотала, как женщины из семьи Белл. Доктор Монтгомери только оторопело таращился на нее. Одержимость бесами они в Гарварде не изучали, вот он и растерялся.

— Сделай что-нибудь! — прошипела Анджела.

Скинув свое пальто, он аккуратно прикрыл им ее голые коленки. Анджела поглядела на него как на идиота. Хоть рожать ей прежде и не доводилось, она подозревала, что акушерская помощь заключается не в заботах о благопристойности.

Прежде он видел ее лишь мельком, но даже на расстоянии она подвергала его принципы испытанию. Темные волосы, глаза как вишни и губы, от которых невозможно отвести взгляд. Адам принадлежал к числу мужчин, поклонявшихся обновленной святой троице: добропорядочность, деревня и деньги. Но в тот момент он почувствовал, как все эти устои зашатались. Он окинул Анджелу взглядом, и где-то внутри его тела стал разгораться жар. Он хотел эту женщину, хотел заполучить ее, владеть ею, чтобы она принадлежала ему и только ему.

— Я думала, ты врач, — пропыхтела она, вырывая его из дымки грез.

Откровенно говоря, он совсем позабыл о профессиональных обязанностях.

— Подождите, я сейчас принесу свою сумку, — пробормотал он, поднимаясь..

— Какого черта ты там забыл, в этой сумке?

Если уж начистоту, то ответ был — смелость. Однако было не время расписываться в своей неуверенности.

Нельзя сказать, чтобы медицина давалась Адаму легко и естественно. Он не имел к ней природной склонности. Уже больше месяца как он перебрался в Липерс-Форк, и до сих пор не принял ни одного пациента в одиночку, без прежнего доктора в качестве подстраховки. Его мутило от запаха йода, от вида крови дрожали коленки, а в чрезвычайных ситуациях он окостеневал что твой мертвец. Иными словами, он считал, что от больных одна только головная боль.

Адам стал врачом по той же самой причине, по которой делал всё в жизни — ради движения вверх. Он не принадлежал к высшему обществу по праву рождения — и этот факт чудовищно его раздражал. Его отчим был из толстосумов, а мать — нет. Он ни разу не видел своего настоящего отца и не стеснялся облегчения, которое испытал, узнав о его смерти. Если бы отец был жив, то в тот день, когда у Анджелы Белл прямо на клумбе отошли воды, Адам Монтгомери делал бы колбасу.

У сына мясника было четыре пути, чтобы выбраться со скотобойни: бизнес, юриспруденция, медицина или удачный брак. Адам был недостаточно зубаст для юриспруденции и слишком мягкотел для бизнеса, так что оставалось только два варианта: медицина и женитьба.

То, что в качестве лестницы наверх приходится использовать человеческие страдания, его не смущало. Вот если бы только работа была хоть немного почище…

Анджела Белл и в обычных-то обстоятельствах недолюбливала нерешительных ротозеев, а уж тем более когда пыталась произвести на свет дирижабль. Она вцепилась вымазанными в земле пальцами в его белую накрахмаленную рубашку и притянула Адама к себе.

— Ты сможешь! — процедила она сквозь стиснутые от боли зубы. — Я знаю, у тебя получится!

И вот, воодушевленный возлагаемыми на него ожиданиями, Адам закатал рукава и попытался вести себя по-мужски.

— Тужьтесь! Сильнее! — велел он, когда подошел срок.

— Не могу я сильнее! — вскричала Анджела, сминая затылком его ландыши.

— Еще как можете! — настаивал он.

Адам Монтгомери не сомневался: если Анджеле понадобится, она сумеет сбить Луну с орбиты. Недаром она была самой сильной женщиной из всех, кого он встречал.

У дочки Анджелы были карие глаза шоколадного оттенка, мягкие черные кудряшки и кожа цвета подрумяненного миндаля. И пахло от нее карамелью. Когда Анджела брала ее на руки, малютка таяла от счастья. Ее так и хотелось лизнуть — такая она была конфетная.

Все тревоги оказались напрасны: быть матерью оказалось для Анджелы столь же легко и естественно, как дышать. Куда бы она ни пошла, повсюду она брала с собой младенца, и, ничуть не смущаясь, кормила его грудью прямо на ступенях муниципалитета.

Для большинства мужчин кормление грудью выглядело священнодействием, однако женщинам все представлялось в совершенно ином свете. Энн Лестер созвала экстренное собрание Благотворительной организации женщин-христианок, чтобы за сандвичами и фруктовым чаем обсудить вопрос о богохульстве.

— Сборище драных кошек возле мусорного бака, — прокомментировала Шарлотта, указав Летти на цепочку машин, выстроившихся на подъездной дорожке Лестеров до самого крыльца.

Стоило только религиозным дамам собраться больше двух, как Шарлотта тут же лишалась тех крупиц веры, какие у нее еще оставались.