Борис Екимов - На хуторе

Тарасов вздохнул. Но Марта, его печали не внимая, равнодушно жевала жвачку. Она донашивала в утробе нового телка и знала теперь лишь его.

Тарасов же забыться не мог, по ночам видел своих телушек и днем, словно наяву. Он думал и думал о голодной скотине. И однажды, как раз перед Новым годом, возвращаясь порожнем с центральной усадьбы, взял и подъехал к скирду, что стоял посреди степи. Подъехал и наложил сколько мог в тележку и увез на ферму, к телкам.

Увез и стал теперь каждый день помогать скотине. Вилы с собою брал, приспособив их под тележкой. И когда шел пустой, то сворачивал к какому-нибудь скирду. И у телушек на Вихляевском комплексе хоть и не великое было, но разговенье. Скотники про это дело молчали.

Так и шло день ото дня, так до поры и катилось.

Среди начальства поговаривали о соломе, которая пропадала и пропадала. Грешили на заезжих, на своих не думали. И Тарасов возил и возил, пока беда не случилась.

Ночью Тарасову снилась погоня. Не один председательский газик, а целый выводок их гнался за ним. Тарасов петлял по всей округе: в займище уходил, кружил возле Городбищ, меж песчаных кучугуров, в Чуриковы талы нырял, убегая в Летник. Но повсюду шли и шли за ним волчьей стаей желтоглазые лобастые газики, молчаливое неустанное зверье.

Они гнались за трактором всю ночь, и потому утро Тарасов встретил с облегчением.

Зимнее утро просыпалось над хутором не вдруг. Серый рассвет его и красное морозное солнце были еще далеко. А теперь, во тьме и холоде, лишь просяные огни фонарей светили у магазина да клуба. Но поднимался Тарасов и зажигал лампы над крыльцом, на базу, в катухах – разом везде. И высокий костер электрического света вставал над тарасовским подворьем и над хутором, раздвигая ночь.

И теперь, словно поспешая друг перед другом, начинали просыпаться и в других домах, потому что «Тарасовы уже зажгли».

По утрам Тарасов управлялся быстро. Подпуская к матери козлят, сена задавал, поил скотину. Птицу не выпускал, темно еще. Но за двором, на гусином точкé, сыпал зерно в длинное деревянное корыто. И, в дом воротясь, напоминал жене:

– Я насыпал гусям. Выпустишь, как развиднеется.

Раиса с утра передвигалась трудно. Больные ноги ее не сразу расхаживались. Но она ко времени успевала и печь затопить, и завтрак сготовить.

И нынче она щей налила, мяса поставила, яичек, сальца порезала. По утрам Тарасов ел много. День впереди длинный, и неизвестно, куда он поведет и что подаст.

– Буду письмо писать Ксене, – сказала жена. – Чего переказать?

– Ну, чего… – задумался Тарасов. – Нехай там глядят. Може, на гости приедут. Дорога встала. Подмогнут и остатних гусей заберут и сало. Чего зерно переводить? Время указывает.

– И взаправду, – согласилась Раиса. – Нехай забирают. Галды меньше, с утра до ночи орут. В выходной головы посекем. Виктор приедет, обделаем.

Тарасов держал гусей помногу, до полутора сот. Но продавать их не продавал. «Сами научились гусятину есть», – когда-то промолвил он свою знаменитую фразу. И хутор, и вся округа повторяли за ним: «Сами научились…» И на базар стали меньше возить, себе оставляли, хоть и цены были завидные. Тарасов же вовсе не продавал, щедро оделяя птицей детей. Даже старшему, Петру, что в Сибири работал, доставалось. А уж Ксенина да Виктора семья на отцовских харчах и жили, на базар не заглядывая.

– Може, отец, цыганки опять ныне придут, с продажей… Уж я, видно, не подорожуся. Возьму на шторы. И себе, и Ксене подарим. Давно мы ей ничего не дарили. Красивый матерьял… Розы прям живые цветут. Талдычиха взяла, а мы чего…

– Сама гляди… – равнодушно ответил Тарасов, в бабьи дела он не лез.

Над хутором висела ночь. Лишь по земле, в хатах светили огни да возле тракторного сарая ударило в небо желтое чадящее пламя солярки. Полыхнуло высоко, осветив кухню и амбары, и даже контору, но тут же сникло. Это Костя Дуков развел свой костер, согревая для техники воду. Хорошая была у Кости работа. Летом он на конях бочку возил с водой. Зимой разжигал водогрейку. И ждал Тарасова.

Тот всегда приходил первым. Еще издали, не видя, слышал Костя и узнавал тяжелый тарасовский шаг. Слышал и радовался: можно домой идти, дозоревывать.

Тарасов подходил к огню, спрашивал:

– Ну, чего тут?

– Да все в порядке, вода греется, – весело отвечал Костя. – Коней твоих, – показывал он на тракторный навес, – тоже цыгане не свели. Не желают. А я пошел, еще не завтракал.

Нехитрый рабочий день Кости кончился, и он уходил. Тарасов оставался один. Теперь он шел к тракторам. Две машины его под навесом стояли: приземистый, похожий на хозяина, гусеничный «ДТ» и синий «Беларусь» на резиновых высоких колесах. Гусеничный трактор теперь пребывал в медвежьей дреме, дожидаясь весны. Зимою Тарасов ездил на «Беларуси».

– Ну, чего тут? – входя под навес, негромко спросил Тарасов. – Живые?

За этими короткими словами крылось многое и доброе. И трактора это понимали. «Беларусь» знал, что сейчас хозяин сунет ему факел под брюхо, согревая поддон, а потом в радиатор горячей воды зальет – и живительное тепло потечет по жилам. И все остылое за долгую морозную ночь стальное тело его начнет оживать.

Тарасов подъехал с будкой к конторе и остановился. Пока школьники соберутся, можно и сыну позвонить, Виктору. Тот жил в райцентре и имел телефон.

В контору никто в такую рань не приходил, и Тарасов без чужих глаз набрал номер и, услышав голос сына, сказал:

– Ну, чего там? Все здоровые? Слава Богу. Ты это… на выходные приезжайте. Делов много. Пух подошел. Гусей надо определить. Понял?

Разговор у Тарасовых получился короткий. А по-иному и не могло быть, потому что сыновья удались в отца. Что Петро, что Виктор. В мальчишках они, как и все дети, иногда и баловались, в парнях, бывало, проказничали, но знали свой час. Виктор кончил школу, потом ушел в техникум, в райцентре, там женился. Отец ему дом купил. И в двадцать с небольшим парень как-то сразу превратился из компанейского Витька в Тарасова. Он поугрюмел, погрузнел, разговаривать стал мало, зная лишь всегдашнее тарасовское «Ну, чего…», и, часто приезжая на хутор, впрягался в работу. От порога снимал добрую одежду, натягивал старую и день-деньской пропадал на базу. И уже со стороны непросто было разобрать: кто там возится во дворе – старый Тарасов или молодой.

Что и говорить, сильна была тарасовская вера. Даже Ксении муж, парень городской, и тот Тарасовым словно на кону достался. Городские зятья на хуторе обычно в гостях баловались удочкой, ружьецом, грибами, купаньем – им все прощалось. Тарасовский зять в первый же приезд выкопал и обделал кирпичом новый погреб. Потом электрический свет везде провел. И с Виктором в четыре руки сладил огромный сенник. Кое-кто говорил, что Ксении муж отрабатывает квартиру, которую Тарасов купил для зятя и дочери. Но то было пустое, мало ли городским зятьям денег пихали. Умные люди лишь завистливо качали головами: одно слово – тарасовский зять.