Николай Гарин - Таежная богиня

— Я Гердов, — неожиданно для себя громко проговорил Никита и тут же пожалел о своей дерзости.

Повисла пауза.

— Никита?! — изумился мужчина с залысинами. — Он порывисто встал, тихо извинился перед коллегами и пошел навстречу Никите. Это был довольно высокий, с сединой на висках мужчина. Его лицо было как будто знакомо Никите...

— Ух, ты какой! Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! Да-а, старик, не ожидал, не ожидал! Меня-то узнаешь, нет?! Товарищи, — обратился он к коллегам, — сделаем перерыв на часок. Так узнаешь, нет?! — опять переключился он на молодого гостя.

Никита глядел на друга отца и завидовал. Думал, что вот таким же статным и красивым мог бы идти к нему навстречу отец. Потом Никите показалось, что тот не так уж и рад ему. Плоский, гибкий, слегка косолапый, с крепким рукопожатием, он не очень-то походил на ректора, скорее на бывшего военного. В его походке, рукопожатии, даже дыхании чувствовалась сила. Однако Никита видел в глазах бывшего друга отца растерянность и как будто стеснение.

— Ну, давай, садись и рассказывай, что и как у тебя. Я слышал, что ты в Москве, на художника учишься, или окончил? А как бабушка, Маргарита Александровна, как она? Как мать? Если что нужно, говори, не стесняйся, чем могу, помогу, — скороговоркой выговаривал он.

— Я, Анатолий Иванович, хотел бы про отца кое-что узнать.

— Про отца? — переспросил Захаров и, развернув один из стульев, тяжело сел. — Про отца — это хорошо, — в раздумье проговорил он, продолжая разглядывать Никиту. — Ты похож на него. А вот у меня две дочери — с ноткой сожаления добавил Анатолий Иванович. — Может, чайком тебя угостить?

— Нет, спасибо. Вы ведь дружили с детства. Мне интересно, почему он умел и любил рисовать, а поступил на геофизический? — добавил Никита.

Захаров встал, подошел к окну и, закинув руки за спину, долго молчал. Минуты через две, продолжая смотреть в окно, тихо заговорил:

— То, что мы с твоим отцом играли в разные там детские игры, по большому счету дружбой назвать нельзя. Скорее были приятелями, соседями. Твой отец с самого детства был странным пареньком. Был застенчив, молчалив, углублен в себя, точно постоянно что-то решал в уме. Когда твоя прабабушка взяла в дом квартиранта — фронтовика-калеку, ну ты, наверное, слышал от бабушки или от матери, — Анатолий Иванович повернулся к Никите, — Матвей, помню, замкнулся еще больше и стал реже выходить на улицу. Он ходил с этим одноногим по домам, носил его чемоданчик с красками. Сначала мы смеялись над ним, потом перестали обращать внимание. Когда калека напивался, твой отец дорисовывал картины, и делал это здорово. В тех домах, где они рисовали, будто бы светлее становилось, а люди добрее. Так все говорили. Моя мать покойная заказала как-то им печь расписать, — Захаров высоко поднял плечи, — калека отказался, а Матвей нарисовал бабочку на цветке. Нарисовал, когда калека валялся пьяным в соседнем доме. И веришь, нет, как живые получились и цветок, и бабочка. Моргнешь, стебелек качнется, а у бабочки шевельнутся крылышки. Ночью пойдешь во двор, а она светится в темноте, переливается, как перламутровая. Зимой сядешь подле, смотришь на нее, и теплее становится, подойдешь ближе и украдкой цветок понюхаешь, будто тот на самом деле живой. После этого к Матвею отношение изменилось. Когда дрались пацаны, даже улица на улицу, Матвея никто не трогал.

— А сейчас, — не выдержал Никита, — сейчас где она, та бабочка?

— Ну, что ты, милый, столько лет прошло! Еще в пятидесятых, когда печь перекладывали... Жалко было до слез, — Анатолий Иванович надолго замолчал, оставаясь в сладком прошлом.

— Так почему же он в геологи пошел? — спросил Никита.

— Почему? — Захаров оторвался от окна и подошел к гостю вплотную. — Видишь ли, мой хороший, в нашей стране мы всегда жили и живем под каким-нибудь лозунгом “Даешь!”, “Все на борьбу!”, “Ударим!” и так далее. Когда мы заканчивали школу, страна остро нуждалась в полезных ископаемых. Горные институты и техникумы буквально трещали от желающих. Конкурсы были огромными. Учиться на геолога было чрезвычайно престижно. В честь геологов сочинялись песни, снимались фильмы, ну ты понимаешь... А художников не баловали. Да еще эта волна бездарных живописцев, что ходили по домам. Над ними смеялись, издевались. Одним словом, я и сам не ожидал, что среди счастливых первокурсников встречу Матвея — твоего отца. Вот так все и вышло. Вместе учились, вместе домой на выходные ездили.

Анатолий Иванович отвечал так, будто заранее предвидел вопросы. Никите стало понятно, что бывший друг отца знает про него что-то очень важное, но не говорит. От него попросту хотят избавиться, так и не ответив на главный вопрос. А ведь именно Захаров был последним, кто видел отца живым.

— Ну, что, будем прощаться? — просящим голосом проговорил Анатолий Иванович, словно догадавшись о Никитиных мыслях. — У меня, дорогой Никита Матвеевич, совещание не завершено.

Никита продолжал сидеть. Он понимал, что пришел в неудобное время, что из-за него томятся в приемной коллеги Захарова, что рабочий день на исходе, но не мог встать, тело не подчинялось.

— Анатолий Иванович, если я сейчас уйду, то больше никогда не приду. Понимаете, я почти не помню отца. Я должен о нем знать все, что знаете вы. Вы ведь сами будете мучиться оттого, что так и не сказали мне... главного.

Захаров долго стоял, разглядывая Никиту невидящими глазами, потом на минуту вышел в приемную, вернулся и снова встал у окна спиной к Никите.

— Своих отцов ни я, ни Матвей так и не дождались с фронта, — опять тихо заговорил Захаров, — где их схоронили, да и схоронили ли? А мы росли и завидовали тем, у кого они были. Завидовали даже тогда, когда сильно подвыпившие отцы приятелей давали своим отпрыскам крепкие подзатыльники. А нам эти подзатыльники казались лаской. Ты прости меня, Никитушка, — Анатолий Иванович повернулся к гостю, — прости, я действительно не хотел говорить тебе все, поскольку это все не очень приятно слышать. Ни твоей матери, ни бабушке я, разумеется, никогда не говорил и не сказал бы, а вот тебе придется, — он тяжело вздохнул.

Он раскрыл пачку сигарет, взял одну себе, протянул Никите, звонко щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку. Курил Захаров вкусно. Он словно наслаждался неким деликатесом.

— Мы жили по соседству через два дома, постоянно общались, учились в одной школе, потом в одном институте, вместе в лесу, на реке, но если я делился своими мыслями, то Матвейка никогда. Он слушал, качал головой, поддакивал, но что было у него на душе, никто не знал. В первую экспедицию, это была преддипломная практика, после четвертого курса поехали вместе. Это был Северный Урал, — Анатолий Иванович опустил глаза, сгорбился, стал чаще затягиваться, — отряд разбился на звенья по три человека. Кроме меня и Матвея, в наше звено попал Мишка Борисенко, маленький ловкий парень из соседней группы. Наша задача заключалась в том, чтобы мы прошли по Восточному склону между Становым хребтом и Пихтовым увалом... Ну, в общем, обыкновенная работа коллектора — сбор, описание и фиксация образцов пород и так далее, для тебя это не важно.