Джеймс Бейкер - Инжектором втиснутые сны

Надутый! Верхом! Рядом со своим Курком на ранчо Яблочной долины! [247] Курок (Trigger) — кличка лошади Роя Роджерса; ранчо Яблочной долины (Apple Valley ranch) — поместье Роя Роджерса и Дэйл Эванс.

Он вздохнул:

— Скотти, послушай меня, расслабься. Я не собираюсь делать тебе ничего плохого. Большой Уилли не сделает тебе ничего плохого. Ты отпускаешь безвкусные шуточки только потому, что боишься. Не надо, ни к чему это, — он скользнул рукой по моему плечу. Я почувствовал запах пачули. — Скотти, пожалуйста, поверь мне — я даже не знал, что произошло, пока Большой Уилли не рассказал мне обо всем на следующий день. Ты даже представить себе не можешь, что я пережил, как я раскаивался. Господи, подумать только — я едва не убил человека, который, единственный, проявил элементарную человеческую вежливость, и к которому я привязался впервые за… — его голос сорвался, — за Бог знает сколько уже лет. — Теперь он был похож на Оливье, [248] Olivier — вероятно, речь идет об известном актере, режиссере и продюсере Лоуренсе Оливье. изображал извечный еврейский страх — и переигрывал. — Я бы не смог остаться жить, если бы… О Господи, нет. Не хочу даже представлять себе это. Кокаин не самый плохой наркотик, если чистый и сам по себе. Но горе, если смешать его с дилаудидом, [249] Дилаудид (гидроморфон, дигидроморфинон) — наркотический анальгетик; может применяться как аналог героина. — он бросил свирепый взгляд Отелло на Большого Уилли, — или чем-нибудь еще таким, что этот мерзкий ниггер подмешал мне в лекарство. Это все равно, что смешать бензин с нитроглицерином и завести мотор. Однажды этот жирный черный мешок дерьма убьет меня, — он резко, демонически расхохотался в стиле Орсона Уэллса. Затем продолжил тихим, набожным тоном: — Но на сей раз я усвоил свой урок. Я бросаю препараты. Все препараты. Все до единого, даже аспирин. На этот раз я решил твердо. На следующей неделе я еду в Швейцарию. Курс замены крови. [250] Скорее всего, имеется в виду гемодиализ. Дорого, но оно того стоит.

Я вытащил из кармана пакетик кокаина и попытался вложить его в руку Денниса:

— Вот. Почему бы тебе не получить за него деньги назад и не пожертвовать их обществу «Анонимные кокаинисты»?

Он отвел руки, отказываясь взять пакетик:

— Нет, нет, нет, это ты оставь у себя. Неделя — долгий срок, и мне не нужны искушения. Ты только окажешь мне услугу.

Большой Уилли продолжил печальной, мучительно эмоциональной мелодией в духе Отиса Реддинга «Try a Little Tenderness». Я сунул пакетик в нагрудный карман пиджака Денниса.

— Мне и правда не надо этого дерьма, Деннис. И насколько я понимаю, это вообще крысиный яд.

— Никакой это не крысиный яд, — оскорбленно возразил он, и впервые я уловил в его тоне резкую нотку. — Большой Уилли берет только самое лучшее. Ты можешь говорить о нем все, что хочешь, но поверь мне, есть два вопроса, в которых он отлично разбирается. Наркота. И как разобраться с жирным поляком-психиатром, чтобы он никогда больше не совал свою носяру Шарлен между ног, — он ухмыльнулся, демонстрируя сверкающие искусственные зубы.

Голос Большого Уилли возвысился до пронзительного фальцета, взлетел в стратосферу, произнося слова нежно, с безумно изысканным трепетом; так убийца-психопат тревожится, что помялась пачка задушенной балерины.

С меня было достаточно.

— Слушай, я уже опаздываю на занятия джазерсайзом. [251] Jazzercise — танцевальный фитнес под джазовую музыку. Увидимся как-нибудь, ага?

Я направился к двери. Он схватил меня за руку:

— Скотт!

Большой Уилли оборвал музыку. Я оцепенел. Деннис вцепился мне в руку выше локтя:

— Прошу тебя, — попросил он почти нежно, — не надо со мной так. Я уже столько раз извинился, что просто не знаю, что мне еще сделать, — и он выпустил меня.

— Я принимаю твои извинения, Деннис.

— Тогда поедем ко мне, пожалуйста. Я хочу кое-что показать тебе. Поделиться этим с тобой, Скотт. Я чувствую, что только ты и я способны оценить это.

— Что это?

— Не скажу. Не хочу все испортить. Пожалуйста, Скотт, поверь мне. Я не хочу сделать тебе ничего плохого. Ты же видишь, я сегодня практически нормален. Господи Иисусе, да я лучше себя искалечу, чем сделаю тебе хоть что-нибудь плохое. Это всего лишь жест дружбы. Пожалуйста, скажи «да». Ну, прошу тебя.

Он улыбнулся слабой неземной улыбкой, такойже безвредной, как евнух из давно ушедших времен.

— Ты мой единственный друг, — сказал он спустя примерно час, когда мы шли по подъездной дорожке к египтоидному гаражу. Да, именно египтоидному гаражу. Что же у него там стоит? Неужели крайслер «хеопс» сорок восьмого года — до нашей эры, разумеется? Или эффектный додж «тутанхамон» семьдесят четвертого? Возможно, кадиллак «рамзес» пятьдесят восьмого, с мелкими насекомыми, размазанными по лобовому стеклу.

— Друг мой единственный! Знаешь что? У меня никогда еще не было друзей-мужчин; настоящих — никогда. Да и женщин-друзей тоже, если уж на то пошло, — несмотря на то, что он говорил, вел он себя оживленно. И шел чуть ли не вприпрыжку. — Когда я был ребенком, у меня не было приятелей. Я всегда играл сам с собой. Я считал себя одиночкой. Но твой голос мне понравился сразу, как только я услышал его. Я сразу подумал, что вот с этим парнем мы могли бы быть друзьями.

Он отпер висячий замок и поднял гаражную дверь. Думаю, каким-то уголком сознания я знал, что там стоит, но действительно увидеть эту машину, было как получить разряд током. Шевроле-корветт «стингрэй» шестьдесят третьего года, двухместный, окно «сплит», безукоризненный, фосфоресцирующий синим сиянием, новенький и совершенный — такой же, каким он был на обложке альбома «Stingrays» двадцать лет назад.

— Моя первая настоящая тачка, — гордо сказал он, и, махнув рукой, добавил: — Нет, до нее были, конечно, и другие, но они не считаются. Старый «форд», «бьюик». Дерьмо собачье, — он улыбнулся во весь рот. — Я заплатил за него налом. Пять штук, в ноябре шестьдесят второго. Сейчас он стоит, по меньшей мере, раз в пять больше. Хотя, конечно, для тех, кто понимает, он вообще бесценен.

Это было просто удивительно: отполированный сверх всякой меры, на ярко-голубом — ни единой царапинки. Так заманчиво было воображать, что он действительно фосфоресцирует. Проезжая под уличными фонарями, он накапливает их свет, а потом, на скоростной магистрали, стряхивает его с себя неоново-синими крапинками. Остывая в гараже, он мог бы сиять часами. Вот и сейчас казалось, будто он сам испускает свет, неестественно яркий здесь, в полумраке.

Он поднял капот. Инжекторный двигатель 327 модели блистал чистотой, как с завода.

— Прямо слюнки текут, — я шутил лишь наполовину. — И часто ты его отсюда выводишь?