Джеймс Бейкер - Инжектором втиснутые сны

— Ага. Я его видел. Машина что надо.

— Что?!

— Сегодня днем. В гараже.

— Он пустил тебя в гараж? — недоуменный смешок.

— Угу. Показывал мне машину. И комнату.

— Комнату? — она выглядела озадаченной.

Я вспомнил о запахе ее духов на двухъярусной кровати:

— Которая наверху. Его скромное святилище. Ну ты знаешь.

Она покачала головой:

— Я никогда не была там, наверху. И в гараж вход запрещен. Это его личное убежище.

Она посмотрела в окно, словно понимала, что я мог бы поймать ее на лжи. Почему она врала? Мне вспомнилась кассета и капельки крови на покрывале. Господи, что же он делал с ней там, наверху?

Я попытался помочь ей:

— Там всего лишь его прежняя комната. Ну, знаешь, такая, как та, в которой он вырос. — Она не смотрела на меня. — Кое в чем малость жутковатая. В смысле… — Ну и как теперь мне выкручиваться? — Что-то вроде такого места, которое обычно скрыто от всех, пока кто-нибудь не умрет. Ну вроде места, где родился Уолт Дисней, в таком вот роде.

Мне показалось, что она перестала дышать. С ее сигареты упал столбик пепла.

— Шарлен, ты как?

Никакого ответа.

— О Господи, у тебя что, опять этот приступ?

— Нет, — она резко вернулась к реальности. — И пожалуйста, никогда меня об этом не спрашивай. Иногда достаточно вопроса о приступе, чтобы он начался.

— Извини.

Она смахнула пепел со своих слаксов.

— Ничего. Просто я немного вымоталась сегодня вечером. Сегодня был скверный денек. Мы крупно поссорились. После твоего отъезда.

— Он тебя ударил?

— Нет, — ответила она, защищаясь. — Нет, только наговорил гадостей. Он потребовал ключи от машины.

— Так он ударил тебя?

— Ну… да, конечно. Раз или два, — ее голос был тверд. — Но это же круто, сам понимаешь. Потому что это всегда… когда бы Деннис ни ударил меня, это всегда бывает как поцелуй.

Она снова отвернулась к окну, ее плечи дрожали. Сперва я подумал было, что она смеется. Нет, она плакала.

— Скотт, сделай доброе дело, обними меня, пожалуйста…

О Боже, да, конечно. Я охватил ее руками, и она разрыдалась у меня на груди; ее взбитые волосы щекотали мне подбородок.

— Все хорошо. У тебя все будет хорошо.

Я уловил сладкий запах ее духов и почувствовал острую, невероятную нежность к ней. Если бы только была хоть какая-нибудь возможность стереть из ее жизни всю боль, которую он ей причинил!

Я долго держал ее в объятиях. И не мог поверить, что это происходит со мной.

Никогда не думал, что такая простая вещь может вновь так взволновать меня.

— Вчера у меня был долгий разговор с Майком, — наконец сказала она, вытаскивая из сумочки бумажный носовой платок. — Ты был прав. Он не полный подонок, — она высморкалась.

— Подожди, когда получишь счет.

— В любом случае, он готов заняться моим делом. Но он считает, что мне лучше бы перебраться куда-нибудь еще до того, как он даст делу ход.

— По-моему, хорошая мысль.

— Я не очень представляю, куда мне идти. О Луизе Деннис знает.

— А других подруг у тебя нет?

Она покачала головой:

— Только Луиза, уже давно, — она прикрыла глаза. — Есть еще что-то вроде убежища для избиваемых жен. То ли в Азузе, то ли еще где-то. Считается, что это секретное место, но я точно не знаю. А если Деннис выяснит, куда я делась, он тут же примчится за мной.

— Об этом забудь. Не будешь же ты жить на раскладушке в убогой развалюхе — ты же звезда. Я знаю место.

— Он знает про «Тропикану».

— Зато не знает, что у меня мама живет в Палос-Вердесе.

Короткая заминка:

— А она не будет возражать?

— А она и не узнает. Она сейчас в Гватемале.

— Гватемале? А что она там делает?

— Даешь слово, что это не будет использовано против меня?

— Что?

— Считается, что мама там в археологической экспедиции. А на самом деле она — член марксистского партизанского подполья. Она выехала туда, чтобы учить детишек стрелять из АК-47…

Шарлен засмеялась:

— Притормози-ка. В Палос-Вердесе нет марксистов. Это прорейгановские места.

— Вот и видно, как много ты знаешь. В пятидесятых воспитываться «красной» — это был просто кошмар. Но у большинства детей матери были подпольщицами. Моя вот руководила ячейкой.

Она меня шлепнула:

— Фу, до чего ты мерзкий.

— Уй! По-моему, ты меня кольцом оцарапала, — я взял ее за руку, рассматривая набор сверкающих камней в серебряной оправе. — Боже, Шарлен, тебе совсем не стоило носить здесь такое. Небезопасно.

— Большинство думает, что это подделка.

— Только в женский туалет не выходи. Можешь вернуться оттуда без пальца.

Она попыталась снять кольцо, но не смогла.

— Ладно, сиди, а я схожу за попкорном.

В ответ на мое предложение она заулыбалась и оставила кольцо в покое. Подняла на меня глаза; губы ее блестели в свете фильма.

— Ну, как бы то ни было… — она взяла меня за руку, опустив глаза. — Мне, наверное, нужно сделать что-нибудь особенное… чтобы ты меня поцеловал или…

Я поцеловал ее. Сначала мягко, потом глубоко. Кажется, мы оба на какое-то время сошли с ума, мне чудилось, что с того момента, как мы начали целоваться, прошли годы. По-моему, для нее это было точно так же. Если я когда и верил хоть на йоту бредовым обвинениям Денниса, сейчас все это рассеялось. Целовать Шарлен было все равно что целоваться с девчонкой двадцать лет назад, в те времена, когда поцелуй мог значить очень многое. Она отдавала мне себя с той самой страстью, которую пытались изображать все женщины, которые у меня были. Я жаждал этого с той же силой, что и она.

Мне нравилось целовать и целовать ее. Она была такой сладкой, такой чудесной. Как он мог поднять на нее руку, что могло заставить его вообще подумать об этом? Как он мог не желать просто любить ее? Ее вишнево-красный рот. Эту заднюю комнатку в придорожной гостинице — ее горячий маленький рот. Ее великолепный, аристократический, божественный рот.

Я поцеловал ее в шею и скользнул рукой по груди, расстегивая перламутровые пуговки на шелковой кремовой блузке. На ней был черный бюстгальтер из тонкого кружева. Мой член скалой выпирал из голубых «левисов»; когда она сжала его, я умер.

Наконец она прошептала:

— Скотт, мне правда надо идти.

Мы рассмеялись: это звучало так традиционно. Мы оба распалились так, словно сходили с ума от сдерживаемой необходимости трахнуться, а ей вот надо было домой к одиннадцати.

— Он может проверить, у Луизы ли я, — объяснила она.

Я так хотел увезти ее в «Тропикану», и там въедаться в ее мандариновую дырку, пока у меня язык не отвалится, втиснуть пятнадцать долгих лет в одну бесконечную ночь, трахать ее, пока мы не истечем потом до смерти и не провалимся в преисподнюю.

Но нет, нет, не в «Тропикане», где он может разыскать нас. И не в ее пошлой комнате, не на ее бугорчатой кровати. С Шарлен все должно было быть новым и прекрасным.