Эрленд Лу - Наивно. Супер

Отец Джессики говорит, что редко кто не пьет кофе.

Он, конечно, прав.

Эти замечания мне приходится выслушивать каждый раз, когда кто-нибудь узнает, что я не пью кофе.

Я говорю, что, возможно, когда-нибудь тоже буду пить кофе, но пока что вкус кофе оставляет меня равнодушным. Вообще-то, я никогда его не пил.

Мне доводилось пригубить кофе, но я никогда его не проглатывал.

Наконец входит мать Джессики со стаканом апельсинового сока.

Отец Джессики начинает говорить о машинах. Он говорит, что у него тоже «вольво». «Вольво» – особенная машина: если вы однажды начали на ней ездить, то уже никогда не променяете на другую.

Однажды он чуть было не купил японскую машину, но вовремя отказался. Совершенно не то!

Но вот зато «вольво»…

Вот это машина так машина! «Вольво» – сама надежность. Это как хорший друг. Никогда не подведет.

С этими словами он оставляет от себя чашку и делает рукой жест, который, по-видимому, означает: жми на педаль – и вперед! И никаких сомнений!

Под его разговоры я все посматриваю на старшую сестру Джессики.

Она смотрит на отца с ласковой снисходительностью. Приятная девушка.

Я говорю, что согласен с его мнением. «Вольво» – хорошая машина.

Затем спрашиваю Лизу, чем она занимается.

Она отвечает, что хочет стать фотографом. Сейчас она работает по заказу для дамских журналов. Но мечтает о самостоятельной работе, чтобы снимать по собственному выбору.

Я говорю, что тоже время от времени занимаюсь фотографией.

– У меня есть фотоаппарат, – говорю я. – «Никон».

– «Никон» – лучшая марка, – говорит отец.

– «Никон» – хороший фотоаппарат, – говорит Лиза.

Возвращается Бёрре и Джессика.

Бёрре несет коробку с картинками пауер-рейнджеров, бутылку шампуня с хной и утку – копилку.

На лице у него улыбка до ушей, и он спрашивает меня, есть ли у меня тридцать пять крон.

Когда мы собрались уезжать, мать Джессики предложила, чтобы мы остались пообедать.

Обед совсем скоро.

Я решил, что это уже слишком; кроме того, мне пора возвращать автомобиль. Я вежливо отказываюсь, ссылаясь на то, что у нас назначена деловая встреча.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство и за покупку, мы садимся в машину, а Джессика и ее родственники провожают нас до калитки и машут вслед.

Включая вторую скорость, я еще разок взглянул на Лизу.

На ее отражение в зеркале заднего вида.

Давно мне уже не случалось видеть девушку, о которой думаешь, что хорошо бы встречаться с нею почаще. Может быть, даже каждый день.

А сейчас я это подумал. Хорошо бы, чтобы она сидела сейчас рядом со мной в красном свитере. И мы бы с ней куда-нибудь ехали. Вместе. У меня такое чувство, что все стало бы куда лучше, если бы у меня была девушка.

Какое ребячество так думать!

И все-таки я склонен полагать, что это правильная мысль.

Во всяком случае, я не хочу исключать такую возможность.

Бёрре доволен тем, как он провел этот день.

Я дал ему денежку, чтобы было что бросить в его новую копилку.

На мой вопрос, зачем ему шампунь с хной, он ответил: «Чтобы подарить маме».

И я вижу, как он доволен этим приобретением.

Сейчас Бёрре спит.

Он совсем устал. Мы заигрались с ним в машинки, и он лег гораздо позднее положенного часа.

Я дал ему выиграть.

А потом мы еще играли в слова. Нужно было сказать первое слово, какое придет тебе в голову. Очень быстро.

Я-то думал, что, если я сказал «солнце», Бёрре скажет «лето», но тут что-то не заладилось. Бёрре все время говорил «какашки». Что бы я ни говорил, он на все отзывался: «Какашки». И ужасно хохотал, так что не мог остановиться.

Но сейчас он наконец-то заснул.

Я сходил наверх в квартиру моего брата и отправил в Америку факс.

Я написал ему: «Вольво. Жми на педаль – и полный вперед! Никаких сомнений! И пусть всегда светит солнце!»

Потом я достал себе свитер.

Сейчас я сижу на балконе в квартире у Бёрре и попиваю джин с тоником. У его родителей целый шкаф, набитый разными бутылками.

Когда я выпью достаточно, чтобы набраться храбрости, то продолжу чтение этой темной книги, в которой говорится о времени.

И вот я уже читаю.

Поль пишет об Эйнштейне.

Я понял, что Эйнштейн мой друг.

По словам Поля, из его теории каким-то образом следует, что прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Это одно из следствий теории относительности. Я, конечно, не представляю себе, как это должно получаться в действительности, но это и не важно. Чихал я на то, как это получается! Главное, что, прочитав это, я почувствовал некоторое облегчение.

Я подливаю себе джину с тоником и читаю дальше.

Я добрался до места, где сказано, что специалисты (бог весть, кто они такие) до сих пор не пришли к единому мнению о том, что представляет собой время. Это подогрело мой интерес. Одни хотят раз и навсегда ввести единое определение своего рода универсального времени, которое служило бы для измерения происходящих изменений, другие же требуют объявить саму концепцию времени утратившей силу и отменить время, признав несуществующим. Мы можем по-прежнему пользоваться часами. Мы можем продолжать мерить изменения в секундах, часах и годах, но сама идея времени как явления, которое существует в природе, неприемлема. Все мои симпатии на стороне последних. И я по мере сил и возможностей готов лоббировать их требования, чтобы эта точка зрения одержала верх.

Все это увлекает меня больше и больше.

Сложности моего собственного существования как бы отодвигаются.

Я вижу их в перспективе.

Надо бы сделать перспективу доступным лекарством, которое можно купить за деньги и вводить внутривенно.

Поль не робеет перед великими вопросами.

Вот он уже пишет о вечности.

Главное, что нужно знать о вечности, пишет Поль, – это то, что она не сводится к большим числам.

Вечность – это не просто что-то гигантское и непостижимо огромное. Если космос располагает безграничными запасами времени, это не просто означает что может произойти все, что угодно. Это означает, что когда-нибудь действительно произойдет. Независимо от того, насколько мала вероятность и сколько на это потребуется времени, рано или поздно это все равно станет реальностью.

Значит, если я буду жить вечно, то я совершу все что задумаю, увижу все что должно случиться.

Но это было бы интересно только при условии, что мой мозг способен вместить бесконечное множество мыслей.

В чем я, честно сказать, сомневаюсь.

Я откладываю книгу в сторону, и начинаю соображать, могу ли я что-то придумать.

Что-нибудь новенькое. Безразлично что.

Я закрываю глаза и делаю несколько глотков из бокала.

Сначала мне ни о чем определенном не думается, потом я начинаю думать о Лизе.