Фредерик Бегбедер - Французский роман

Друзей Барона звали Пьер Бутейе, Морт Шуман, Тьерри Никола, Пьерде Плас, Оливье де Керсозон и Жан-Пьер Рамсе. Он был веселый, красивый, галантный, легкомысленный и повсюду чувствовал себя в своей тарелке. Мать тоже окружали весьма элегантные подруги: Сабина Эмбер, сестры Птижан (внучки основателя фирмы «Ланком»), княгиня Мари-Кристина де Кент, Гийемет де Серинье, Беатрис Пеппер… Она выглядела более радостной, чем во времена замужества. В сущности, Барон воплощал все то, что мать до 1968 года презирала — светский лоск, фривольность, разгульную жизнь, — однако именно он стал мне вторым отцом. Он был старше моего родного отца и воспитывал нас примерно столько же лет, однако меня не покидало ощущение, что я совершаю предательство и веду двойную игру, живя под его крышей и поневоле терпя его нежности с матерью и их любовь, заставлявшую страдать моего первого отца. Я ему не сын, так что же я делаю в доме человека, который балует меня больше, чем тот, кто дал мне жизнь? Вместе с тем совершенно очевидно, что я достаточно долго пытался подражать Барону. Он, и никто другой, впервые отвел меня в «Кастель», где мне, тринадцатилетнему, подавали именную бутылку; в памяти сохранился образ роскошных женщин: они сверкали, словно драгоценные камни в оправе из табачного дыма. Я влюбился в ночь, потому что ночью все представляется нереальным и праздничным. Я обожал искусственную красоту этого выдуманного мира. Любовник матери приоткрыл мне дверь в сказочную страну, где люди смеются слишком громко, где женщины прекрасны, а музыка чарует. Заметив, с каким вниманием я слушаю его композиции, диск-жокей «Кастеля» подарил мне кассету, которую я еще и сегодня иногда ставлю в магнитолу старого отцовского BMW — больше ее уже ни на чем не проиграешь: он свел «Radioactivity» группы «Kraftwerk» и «Speak to me/Breathe» [89] «Поговори со мной/Вздохни» (англ.). в исполнении «Pink Floyd». Думаю, это лучший микс всех времен и народов.

Новый отец так и не сделался моим отчимом (он не женился на матери), зато превратился в своего рода «антиотца». Помню, как-то за обедом в ресторане «Клод Сенлуи» на улице Драгон он нарисовал на бумажной салфетке ребус: «Пьер/2». Оказалось, он зашифровал свое родовое имя (Пьер де Сультрэ) [90] De Soultrait — deux sous le trait — дословно: «два под чертой» (фр.). . Я не догадался: видел только, что нечто делится на два.

Сейчас-то мне ясно, насколько ординарным был мой тогдашний взгляд: все дети ощущают раздвоенность. Так же рождается жизнь: клетки образуются в результате деления («omnis cellula ex cellula») [91] Каждая клетка из клетки (лат.). ; благодаря тому, что клетки множатся, организм живет. Когда в 1980 году второй отец исчез из моей жизни, я начал чаще встречаться с первым; Барона я впоследствии видел всего два-три раза, случайно сталкиваясь с ним в ресторанах в квартале Бидар или на улице Варенн. Разрушенная семья, если и восстанавливается, то лишь на время; мне пришлось очень рано привыкать к тому, что родители то появляются, то исчезают. Сменяющие друг друга отчимы и мачехи сделали из меня махрового индивидуалиста. Я развил в себе сверхчеловеческую способность забывать, перещеголяв самых одаренных вундеркиндов; амнезия стала моим талантом и стратегией выживания.

Отец навсегда затаил зло на Барона, укравшего у него жену. Однажды, уже будучи взрослым, я задал ему убийственный вопрос: — Ты ведь тоже изменял матери. Почему же ты считаешь, что она не имела права ответить тебе тем же?

— Это не одно и то же. Она обманула меня с моим же другом. И потом… Мужчине супружеская неверность прощается легче.

Мужчины часто прибегают к этому доводу для оправдания своих измен. Мы находим его в том числе и у Шопенгауэра: «Прелюбодеяние со стороны женщины по своим последствиям и по своей противоестественности гораздо менее простительно, чем измена мужчины». Но в 1972 году этот знаменитый аргумент из «Мира как воли и представления» [92] Авторская неточность: цитата взята из работы А. Шопенгауэра «Метафизика половой любви». , судя по всему, не убедил мою мать. Впоследствии я и сам нередко пытался козырять им в разгар семейных ссор:

— Дорогая, мои измены далеко не так предосудительны, как были бы твои. Это не я придумал. Это сказал Артур Шопенгауэр.

Два развода спустя я могу заявить, опираясь на опыт: это не аргумент, а ПД (Полное Дерьмо).

В определенный момент (эпизод со школой-пансионом «Пасси Бюзанваль») у меня появилось ощущение, что отца охватил нелепый страх: он боялся, что преемник полностью оттеснит его. Мне запомнился вечер, когда он приехал забрать нас на выходные, а я, вместо того чтобы поцеловаться с ним, протянул ему руку. С моей стороны это был неосознанный протест против его необъяснимого исчезновения: вот тебе, не нежная щечка, а злобная ручонка, как чужому. Мне было тогда десять лет, но меня до сих пор гложет стыд за мою тогдашнюю несправедливость. Разумеется, отец рассердился; оскорбленный до глубины души, он силой притянул меня к себе и поцеловал. Вообще мне кажется, я всю жизнь относился к нему несправедливо. Поверил, что он взаправду нас бросил. Множество раз я пытался описать его в своих книгах. Герой «Windows on the World», уделяющий своим сыновьям недостаточно внимания, носит фамилию моей американской бабки… Однажды он говорит детям: «Есть кое-что похуже отсутствующего отца — это отец присутствующий. Когда-нибудь вы скажете мне спасибо за то, что я на вас не давил. И поймете, что, любя вас на расстоянии, я помог вам обрести крылья». Книги — хороший способ поговорить с тем, с кем разговор невозможен.

Чтобы рассказать о своих чувствах отцу, мне, наверное, лучше всего сослаться на еще один американский фильм — «О Шмидте» Александра Пейна (2002). Главный герой Уоррен Шмидт (его играет Джек Николсон) — 66-летний вдовец на пенсии, саркастичный, желчный и одинокий, с толстым пузом и в твидовой кепке, вступает в переписку с танзанийским мальчиком по имени Ндугу. Каждый месяц Шмидт посылает ему 22 доллара на учебу и делится с ним сокровенными мыслями. Письма Шмидта к Ндугу, незнакомому ребенку, которого старик опекает, хотя никогда его не видел, звучат за кадром и проходят красной нитью через весь фильм. В конце мать-настоятельница, возглавляющая африканскую школу, в которой учится Ндугу, пересылает Шмидту рисунок: мальчик постарался изобразить на нем своего далекого и незнакомого корреспондента. Джек Николсон вынимает из конверта листок, на котором неумело, по-детски, нарисован улыбающийся мужчина. За руку он держит улыбающегося мальчика. У них над головами сияет огромное ласковое солнце. Старик смотрит на рисунок и плачет.

Я томился в плену лжи. Стоило мне понять, что причина моей амнезии — в обычном молчании, в недоговоренности, мне все стало ясно, словно стены моей крысиной норы осветило солнце, словно с моего вырвавшегося на свободу детства сдернули покрывало.