Евгений Клюев - Андерманир штук

И это была сущая правда: «старый папа», по нечеловеческой доброте своей, решил, что так будет лучше для всех.

– Почему его отправили на гастроли одного? – озадачился Лев, силясь вспомнить, что такое Ленинград, и почти уже плача.

– Его не на гастроли отправили, а просто один мальчик из Ленинграда очень просил старого папу себе, и папу отдали, – вздохнул дед Антонио. – Того отдали, а этого вот… Ве-ни-а-ми-на, – тут дед Антонио опять вздохнул, – предложили взамен.

Львенок сдержался плакать и внимательно посмотрел на нового папу:

– Потому что мы такого просили?

– Разве он тебе не нравится? – озаботилась Леночка.

– Зовут его… трудно, – честно сказал львенок.

– Зато он научит тебя считать! – выдала секрет любви Леночка.

– Я умею считать. – Львенок сосчитал до десяти и хотел было продолжать, но сбился.

– Вот видишь! – захохотала Леночка. – А новый папа научит тебя считать до ста…

– …и уедет? – попытался подытожить за нее львенок.

– Я никогда никуда не уеду, – щедро пообещал Ве-ни-а-мин.

И львенок все-таки заплакал.

А считать новый папа начал учить его сразу же, причем не просто числа считать, а всегда что-нибудь: птиц считать, дома, деревья… потом все это складывать друг с другом или отнимать друг от друга. Львенок не понимал, зачем все вокруг нужно складывать и отнимать. В голове его одна птичка и одно дерево не равнялось двум, а равнялось птичке на дереве. А одно дерево и один дом равнялось дереву около дома. Что касается пяти коровок и трех коровок, то все они равнялись стаду. Отнимать же одного зайчика от двух зайчиков он вообще отказывался: ему было до слез жалко как того одного, которого отнимали, так и тех двух, которые оставались.

– Там не два зайчика остается, а только один! – торжествующе сказал Ве-ни-а-мин и совсем не понял ответа львенка:

– Это еще хуже… Давайте я вообще не буду отнимать зайчиков, Ве-ни-а-мин, а только складывать?

– Почему? – задал глупый вопрос Ве-ни-а-мин.

– Потому что чем больше зайчиков, тем лучше!

– Это не факт, – странно ответил Ве-ни-а-мин. – И потом… не называй меня на «Вы» и «Ве-ни-а-мин»: мне это не нравится. Или я тоже буду называть тебя на «Вы».

Львенок задумался. Дед Антонио, которого он любил больше всех на свете, называл его нового папу именно на «Вы» и «Ве-ни-а-мин».

– Лучше тогда называйте меня тоже на «Вы», – махнул рукой он, а Ве-ни-а-мин рассердился и нарочно велел отнимать зайчиков друг от друга.

Тогда рассердился и львенок.

– Я отнимаю себя от Вас, Ве-ни-а-мин, – сказал он и отнял.

Математическая эта операция оказалась единственной, которую он осуществил правильно. Ибо сразу после нее Леночка отправила его к деду Антонио: жить.

– Это потому, что я отнял себя от Ве-ни-а-ми-на, – объяснил львенок, сразу забираясь на колени к деду.

– Эх, львенок ты, львенок, – вздохнул дед Антонио. – Сокровище ты мое.

Сокровищем его называл только дед. Слово было таким, как будто им щекотали, – и львенок смеялся, когда дед говорил ему «сокровище».

В общем, дед Антонио, с этого же дня раз и навсегда отказавшийся от гастролей и выступавший отныне только на Цветном, получил то, о чем мечтал, – Льва. И Лев получил то, о чем мечтал, – деда Антонио. Если учесть, что Леночка и Ве-ни-а-мин получили всего-навсего друг друга, дед Антонио и Лев сильно выиграли.

– Мы выиграли, – сказал дед Антонио, вытащил яйцо из уха Льва и спросил: – Тебе оно там не мешало?

– Нет… – растерянно сказал Лев.

– Тогда извини! – исправился дед Антонио и снова засунул ему в ухо яйцо.

Так и началась их совместная жизнь. Отныне Лев встречался с Леночкой только в цирке на Цветном. Лев прилежно обнимал ее за коленки, а она плакала и гладила его по голове, плакала и гладила по голове, плакала и гладила по голове – и так каждый раз. Иногда она спрашивала:

– Ты скучаешь по маме?

– Нет, Леночка, – честно отвечал он, – мы же часто видимся!

Со дня переезда к деду Антонио он никогда больше не называл ее «мама». Леночка удивлялась, Леночка обижалась, Леночка сердилась, но – оставалась Леночкой.

– Разве ты не знаешь, что я твоя мама? – заглядывала она ему в глаза.

– Конечно, знаю, Леночка! – не отводя глаз, отвечал он и радостно целовал Леночку в щечку… ну что было с ним делать?

«Леночкой» называл маму дед Антонио.

В цирке, во время представлений, у Льва было специальное приставное место в четвертом ряду. Правда, видели его на этом месте только тогда, когда выступал Антонио Феери, а так – он слонялся за кулисами, разговаривал с людьми и животными, валялся на соломе или поднимался в оркестр, где ему всегда были рады: никто из оркестрантов и представить себе не мог более спокойного ребенка – способного просидеть в оркестре час и не сказать ни слова.

– А тебе не хочется выйти на арену и помочь Антонио Феери, когда он выступает? – спросил его как-то Павел-Сергеевич-гобой.

– Нет, – с испугом ответил Лев и смущенно добавил: – Я же не умею колдовать…

– И мама твоя не умеет! – рассмеялся Павел-Сергеевич-гобой.

– Не умеет, – согласился Лев. – Но она там не для колдовства. Ее Антонио Феери распиливает.

– А тебя почему не распиливает? – осторожно спросил Павел-Сергеевич-гобой.

– Я же мальчик! – воззвал к его разуму Лев. – Мальчиков никто не распиливает, я спрашивал у деда Антонио. Он сказал, что иллюзионисты всегда распиливают только женщин, поскольку женщины так специально устроены.

Павел-Сергеевич-гобой, казалось, не поверил.

– Вы телевизор смотрите, когда цирк показывают? – поинтересовался Лев. – Посмотрите в следующий раз. Тогда Вы увидите, что, кроме женщин, во всем мире никого не распиливают.

С тех пор его ни о чем таком не спрашивали в оркестре. И, кстати, напрасно. Он мог бы рассказать им довольно много всего. Например, если бы его спросили об овсяной каше! В каждой тарелке овсяной каши есть такая блестящая зеленая лента: она появляется в самом конце, когда кашу уже съедят. Но если ты овсяную кашу не ешь – или не доешь, то блестящая зеленая лента ни в жизнь не появится, хоть ты что хочешь делай! Многие люди этого не знают, потому как или совсем не едят овсяной каши, или постоянно не доедают ее – ну, и, ясное дело, никогда не видели блестящей зеленой ленты. Могут, конечно, сказать: подумаешь, блестящая зеленая лента… эка невидаль, но эта блестящая зеленая лента – бес-ко-неч-на! И сколько дед Антонио ни вытягивает ее из пустой тарелки, она не кончается вообще… – иногда даже становится страшно. Страшно, только все равно интересно, и каждое утро хочется побыстрее съесть всю овсяную кашу, чтобы уже начиналась лента! Начиналась и не кончалась. А еще… еще всякие другие вещи Лев бы мог рассказать – если бы его, конечно, спросили. Например, что случается, когда не кладешь зубную щетку в стаканчик, а кладешь ее, например, на раковину в ванной. Тут не успеешь оглянуться – как зубная щетка твоя оказывается на потолке, и ее потом ужасно трудно доставать! Сам Лев, кстати, зубную щетку с потолка вообще достать не может – и дед Антонио сразу не может, даже если на край ванны станет. Единственный выход – вынимать из чулана лестницу-стремянку, забираться на нее и пытаться схватить зубную щетку… а это тоже не всегда легко. Зубные щетки – они больше всего на свете любят под потолком кружиться: как стрекозы. Ловишь ее, ловишь – измучаешься просто весь! Но дед Антонио в конце концов всегда зубную щетку может поймать… даже если на это целое утро уходит. Мою зубную щетку он научился быстрее ловить, потому что я сначала часто забывал ее в стаканчик ставить – и дед Антонио мою привык ловить. Но однажды он свою зубную щетку забыл на раковине – вот это было да! Он ее столько ловил, что нам даже пришлось перерыв на обед сделать… – и мы пообедали, а он ее только к вечеру потом поймал.