Евгений Клюев - Андерманир штук

Награда за ничегонеделание воспоследовала сразу же – пришла откуда не ждали. Один раз днем по учебному каналу, который дед Антонио иногда просто так включал, обсуждалось что-то из истории книгоиздания. Непонятно как оказавшись у телевизора, Лев, до этого возившийся в своей комнате, вдруг начал звать деда:

– Дед Антонио, львенка показывают!

Львенок на старинной книжной миниатюре напоминал, скорее, грызуна… кого-то из грызунов, но закадровый текст, звучавший в этот самый момент, попал деду Антонио непосредственно в сердце, чуть не свалив старика с ног. Древнерусский такой текст, полупонятный… но запомнившийся – навсегда. Отныне дед Антонио по желанию мог вызывать этот текст в своем сознании, и вот что странно: не забывался текст-то… а все – забывалось!

«Второе естество лвово. Егда спит, а очи его бдита. Тако и Господь наш рече ко июдеом, якоже: Азъ сплю, а очи мои божественыа и сердце бдита».

Такое вот, значит, дело… не шуточное: «второе естество лвово». Знать бы, сколько у него вообще «естеств» – только два или больше?

Но – покойнее стало деду Антонио, хоть по привычке и поеживался он всякий раз, встречая на себе застылый взгляд спящего Льва… Впрочем, друг один, врач фронтовой, Митя, посоветовал Антону Петровичу последить за внуком еще немножко, а потом все-таки показать его офтальмологу: пугать, дескать, не стану, но всякое может быть…

– Львенок, тебе сны снятся?

– Это как так, деда… «сны – снятся»?

– Ну, когда ты… э-э-э, глаза закрываешь – ты что видишь? (Ах, дед Антонио, старый ты хитрец!)

– Ничего не вижу. Нельзя же видеть с закрытыми глазами!

Можно, львенок. Много чего можно видеть с закрытыми глазами. Но об этом мы с тобой как-нибудь потом поговорим, придет еще такое время. А пока давай все-таки разберемся с этим твоим я-не-люблю-детей… Ужасно представлять себе субботне-воскресного Льва, выталкиваемого на улицу «поиграть»…

– Львенок, ты не можешь не любить детей. Ты же сам ребенок, подумай!

– Я думал, дед Антонио.

– И что придумал?

– Что я их все равно не люблю.

– Да почему ж такое-то?

– Они недрессированные все. – И, через паузу: – Мы недрессированные все.

– Так ты и себя не любишь, львенок?

– Конечно, не люблю! Я тебя люблю. А ты, деда, себя любишь?

Оп-ля!.. Вот и отвечай теперь что хочешь, дед Антонио. Интересно, как ты из этого положения выкрутишься… – ну-ка, любишь ты себя, дед Антонио, а?

– Я не знаю, львенок. Я не знаю, люблю ли я себя.

Только бы прекратился этот разговор: не выйти из него живым деду Антонио. Не готов дед Антонио, не решил он для себя, никогда решить не мог, в каких он с собой отношениях! Ему и то даже неизвестно, надо ли оно – любить себя? Лучше ли оно, чем не любить себя… Как – правильно?

– Я не знаю, люблю ли я себя!

– Ничего, – беспечно отвечает Лев. – Зато я знаю. Ты, деда, себя не любишь – ты меня любишь. Вот.

И так, значит, устроен мир. А он-то, дурак старый, мучается! Между тем как любовь неделима: или любишь одно – или другое, чего ж проще? И радоваться бы деду Антонио, да только тревожно ему… не за себя, понятное дело, – за Льва. Что для него, значит, дети – звери… откуда такое? Антон Петрович, конечно, клянет одного себя: глупая, глупая, глупая была затея начать называть Льва «львенком»… но уж больно не хотелось – «Лёвой»! Да нет… не может же Лев всерьез не понимать, что «львенок» – это просто такое обращение дурацкое!

– Лев, а Лев… Скажи мне, если ты «львенок», то кто – «лев»?

– Ты. Лев – царь зверей. А львенок – царевич зверенышей.

Ох-хо-хо…

– Дед Антонио, я придумал! Я в пятницу к Леночке с Ве-ни-а-ми-ном приеду – и сразу на улицу попрошусь, на весь вечер, и в субботу на улицу, и в воскресенье – на полдня, пока нам назад, домой, не ехать…

«Просиять, что ли? Неужели – свершилось?»

– И… что на улице?

– А ты на детскую площадку будешь приходить – и мы побежим с тобой куда-нибудь!

«По-бе-жим… Мне седьмой десяток!»

– Так нельзя, львенок. Потому что потом ты будешь вынужден врать. Леночке. Или Ве-ни-а-ми-ну. Если они спросят, чем ты на улице занимался. Нельзя врать.

И – серьезный-пресерьезный взгляд ренессансных глаз:

– Они никогда не спросят, чем я на улице занимался… Деда, а нельзя, чтобы Леночка заболела? Сделай такой фокус!

Лев всегда это знал. Что настанет время, когда ему придется идти в школу. В прошлом году об этом просто поговорили и решили подождать: Льву тогда еще до семи лет сколько-то месяцев не хватало. Семь должно было исполниться только «той зимой», но та зима уже прошла. А значит, в этом-то году уж точно надо поступать в первый класс. И быть среди детей. Он, правда, догадывался, что в школе есть дрессировщики, но…

– Дед Антонио, научи меня всему сам.

– Всему – научу. Но остальному учат в школе.

– А ты сделай фокус, чтобы они обо мне позабыли!

– Кто – «они»?

– Которые учат остальному! Сделаешь фокус?

Опять и опять… Это давно уже стало постоянным мотивом – «а-ты-сделай-фокус»! Для львенка нет ничего невозможного в мире. Плохо. Хоть бы он захотел чего-нибудь… как другие дети хотят. Чего-нибудь, что я не могу! «Дед Антонио, я хочу слона». И тогда бы сразу выяснилось, что я не бог! И все стало бы на свои места.

– Львенок, почему ты никогда не попросишь у меня слона?

– Слона?

– Ну… одного из дяди-Пашиных слонов. Самого маленького, например – Цезаря! Почему ты никогда не скажешь мне: «Я хочу Цезаря»?

– Сюда, к нам? – тревожно интересуется Лев.

Дед Антонио кивает, но вынужден отвести глаза: Лев смотрит на него как на умалишенного… слона – в дом?

Нет, Лев не хочет ничего извне: во внешнем мире нет у него никаких потребностей. Иногда Антону Петровичу кажется, что, не покупай он Льву, например, книг и игрушек, тот просто жил бы без книг и игрушек: ему и в голову не пришло бы, что книги и игрушки – это то, чего можно хотеть или просить. Единственное, что он просит, – «Андерманир штук»: «Деда, скажи про андерманир штук – скажешь?»

То было когда-то давным-давно залетевшее в тогда еще черноволосую голову маленького Антона Фертова нечто… стишок не стишок, прибаутка не прибаутка – не поймешь что, одним словом! Да и правильно ли запомнилось – неизвестно. «Только, Лев, не спрашивай меня, откуда этот андерманир штук, – разводил впоследствии руками дед Антонио. – Его ветром в меня занесло. Так горожан, кажется, на всякие праздничные зрелища зазывали… скорей всего, еще до моего рождения».

Лев с детства был уверен в том, что это колыбельная. В первую же его ночь у деда Антонио тот взял да и рассказал ему андерманир штук: Лев засыпать никак не хотел – и, что вы думаете, заснул как миленький! А на следующую ночь и сам уже попросил андерманир штук – да ради Бога… «У всех колыбельные как колыбельные, а у тебя андерманир штук», – смеялся дед Антонио.