Евгений Клюев - Андерманир штук

– Могла бы, – вздрогнула Лиза. – Я бы… я бы в разных октавах играла – одновременно, если так играют. Но я не знаю, играют ли.

– Вы все могли бы, – не слыша ее, продолжал Пал Андреич. – Потому что и кисточка этого не умела, пока Вы ее в руки не взяли. Не умела – суть открывать, ни одна кисточка на свете и ни одна скрипочка на свете суть открывать не умеет, пока рук нет. А тут вот… руки дрожат, на струны не попадают. Но пиво прекрасное, прекрасное… из Немецкой слободы.

– Лев уже здесь, – почти неслышно сказала Лиза и кивнула на дверь: в дверях стоял Лев – и было видно, что он не сию минуту пришел, что давно тут находился. Он смотрел на Пал Андреича – и в воспаленных глазах Льва был покой.

Пал Андреич принялся настолько бесстыдно разглядывать Льва, что в конце концов оба они смутились.

– Простите, – сказал Пал Андреич и отвел глаза. – Мне надо было точно знать, какой Вы.

– А я вот знал, какой Вы, – откликнулся Лев.

– И – какой? – со страхом спросил вдруг Пал Андреич.

– Прекрасный, – просто сказал Лев. – Так и дед о Вас говорил. Он прав. Очень сильно прав. Зачем Вы наливаете себе еще вина?

– А что? – откликнулся тот: с вызовом, черт побери… Не станет же Лев, замечательный Лев, ему трезвость проповедовать!

– Лев? – Лиза не ожидала, что окликнет его, что захочет сейчас вот прямо и спасти Пал Андреича от проповеди. Проповеди – Льва? Непонятно… Лев, вроде, не спец по части проповедей.

Но вопрос «А что?» все еще одиноко висел в воздухе – пока не подлетел к нему, шурша крылышками, тихий-претихий ответ:

– Ничего-ничего, Пал Андреевич… Я почему спросил – мне показалось, что Вы не хотите больше спиртного. Мне показалось, что Вы выпили достаточно спиртного – на всю оставшуюся Вам жизнь. Мне так показалось. Мне так кажется. Нам с Вами так кажется.

Они смотрели друг на друга.

Это было состязание в продолжительности взгляда.

Лиза поймала себя на том, что ее начинает легонько трясти.

Рука Пал Андреича, полуподнявшая бутылку, застыла над пустым бокалом.

Внезапно Пал Андреич вздохнул и без стука поставил бутылку на стол.

– Чайку выпьем? – беспечно спросил Лев Лизу. – Втроем.

– Выпьем, – сказала она и, почему-то хлюпнув носом, повторила: – Втроем.

Стоя на совершенно пустой арене, попросите ассистента скатать ковер и достать забившуюся под него волшебную палочку, без которой вы не хотите покидать арену.

Ассистент, оглядев ковер, дает вам понять, что тот слишком велик и тяжел.

Укоризненно покачайте головой и, уведя ассистента к форгангу, жестом как бы приподнимите ковер над ареной, после чего произнесите:

– Ап!

Ковер начнет медленно подниматься и, оказавшись на высоте приблизительно полуметра, замрет в воздухе.

Попросите ассистента найти волшебную палочку под висящим над ареной ковром. Ассистент, глазами измерив расстояние от ковра до арены, откажется: ему явно не хочется ползать по манежу на животе. Тогда, снова покачав головой, сделайте несколько пассов в направлении ковра. Ковер, светясь неярким белым светом, растает в воздухе.

Заметив на опилках волшебную палочку, ассистент поднимает ее и протягивает вам. Поблагодарите его и сделайте вид, что собираетесь покинуть манеж.

Неожиданно появляющийся из форганга шпрехшталмейстер жестами обратит ваше внимание на отсутствие ковра на арене. Принеся извинения, взмахните волшебной палочкой.

В ответ на этот взмах над ареной начнется белое свечение и на высоте полуметра над ареной в воздухе возникнет ковер.

Произнесите:

– Ап!

И ковер плавно опустится на арену.

Данный трюк, только на первый взгляд кажущийся сложным, на самом деле доступен каждому, у кого развиты навыки обращения с воздушными потоками – включая умение образовывать воздушную подушку.

Пусть ассистент еще до выхода на арену спрячет в рукаве «волшебную палочку», которую он якобы найдет под ковром. Действительно закапывать «волшебную палочку» в опилки не рекомендуется, поскольку во время выступлений других артистов это может привести к травмам.

Чтобы поднять ковер над поверхностью арены, создайте равномерные направленные вверх воздушные потоки по краям ковра – эти воздушные потоки и приподнимут его на полметра в воздух. Следующая ваша задача – перераспределив воздушные потоки, образовать круглую воздушную подушку высотой приблизительно 45 см и «подложить» ее под ковер.

Чтобы ковер «исчез», прибегните к приему разрежения материи: прием должен сопровождаться световым эффектом, возникающим в результате «свечения пыли»: пыль ковра в белом луче прожектора будет выглядеть как серебристое облако.

Понятно, что возвращение ковра на арену осуществляется приемом сгущения материи (природа светового эффекта та же, что и при исчезновении ковра) и опять-таки воздействием воздушных потоков, на сей раз направленных вами вниз.

Такое было время.

Со-ци-о-фре-ни-че-ско-е.

Кажется, где-то в научной или околонаучной литературе можно встретить этот термин.

Время, разрушавшееся на глазах – подобно индивиду с разрушающейся психикой, утрачивало присущие ему в течение многих и многих лет признаки (некоторые считают соответствующие признаки времени постоянными, но не будем об этих мечтателях): признак линейности, признак необратимости, признак непрерывности, признак воспроизводимости единиц и прочие… какие там есть еще у времени признаки – дело не наше. Время выходило из-под контроля системы (некоторые считают, что оно и вообще неподконтрольно, но не будем и о них) и начинало выкидывать кренделя: останавливалось, шарахалось назад и, тут же перепрыгивая через себя, делало гигантский бросок вперед, надолго исчезало из виду, снова возникало где попало, шло в разных направлениях, раздираемое противоречиями изнутри – самоуничтожаясь и как ни в чем не бывало творясь вновь.

Молекула под названием «советский строй», и всегда-то существовавшая как энное количество чуть ли не независимых друг от друга, но из чистого упрямства державшихся более или менее сообща атомов, была уже не в силах навязывать им общую среду обитания. Атомы словно рассорились, словно объявили, что отныне знать не знают друг друга, и перестали считаться с присутствием молекулы. Ни один из них не ведал не только о том, что делают другие, но и о том, есть ли вообще какие-нибудь другие, а если есть – и пусть… пусть, пусть.

Система больше не функционировала – функционировали ее звенья, полагаясь лишь на самих себя, создавая собственные правила и собственные исключения, и функционирование этих отдельных звеньев иногда еще принималось за функционирование системы – правда, все реже. И само слово «система» постепенно начинало означать «структура», в громоздких очертаниях которой терялись зависимости, связи, отношения. Элементы структуры пока опознавались как знакомые, но уже теряли самотождественность, на глазах меняя свою природу и то и дело превращаясь в полную противоположность самим себе.