Пьер Пежю - Каменное сердце

Шульц сказал, что там они, по крайней мере, найдут, чем перекусить, и, порывшись в кармане пальто, извлек оттуда скрученные в тугую трубочку и перехваченные резинкой деньги. Он хотел на ощупь прикинуть, достаточно ли у него их осталось. Раньше, на заправке, он уже вытащил несколько бумажек, чтобы заполнить бак, а когда вернулся к машине, протянул Лейле пакетик мятных леденцов и маленькую ароматизированную елочку, чтобы повесить на зеркальце заднего обзора: он уверял, что с помощью этой штучки заглушит стоящую в машине вонь.

Ощупав свое подтаявшее состояние, он горестно покачал головой. Лейла сказала, что у нее тоже есть немного денег, а еще — зверский аппетит. Когда Шульц вылезал из машины, у него закружилась голова. Даже в кровавом неоновом свете его лицо было пепельно-серым.

Они поели, сидя друг напротив друга и не говоря ни слова, кроме них, в залитом ярким светом зале не было никого. Их окружали десятки накрытых столов, отражавшихся в черных стеклах высоких окон. Жадно уминая мясо с горой жареной картошки, Лейла наблюдала за Шульцем, за его тонкими белыми волосатыми руками, катавшими шарики из хлебного мякиша, за его сдержанными жестами и манерой сидеть с закрытыми глазами, усталой улыбкой — к нему вернулась прежняя мягкость, постепенно растворявшаяся в нехорошем отчаянии.

А вот Шульц никакого внимания на Лейлу не обращал. Он был не голоден, и ту малость сил, что еще у него оставалась, тратил на то, чтобы не потерять сознание: водил большим пальцем по лезвию ножа, сжимал в пальцах ледяной стакан. Ему казалось, что кровь отлила от его лица, что по спине у него течет едкий пот.

Ночь за окном была бескрайней и враждебной. Ни тот, ни другая не смогли бы точно указать на карте Франции место, где находился этот затерянный мотель. Шульц вел машину наугад, интуитивно выбирая на каждом перекрестке, куда свернуть. Лейла никогда с ним не спорила. «Будь что будет… Не бойся», — сказала ей Черная Бабушка. В конце концов из множества точек на карте и табличек с названиями рано или поздно выстроится линия.

Они уже собирались двинуться дальше, и тут Шульц, расплачиваясь, спросил у официантки, скучающей блондинки в бежевом халатике: «У вас можно снять комнату на ночь? Да, разумеется, на эту ночь… Да, с двумя кроватями… Да, с душем, этого достаточно… — Он совсем охрип, но Лейле показалось, что он говорит слишком громко, голос звучал почти пугающе. Шульц вытащил из-под резинки еще три бумажки. — Теплая комната… Моя последняя роскошь! — Усмехнулся и повторил: — Моя последняя роскошь!»

Лейле, которая готова была ко всему, тем не менее понравилась идея Шульца заночевать под крышей, к тому же, когда она вышла к машине за своими вещами, мороз влепил ей оплеуху, холод пробрал насквозь, и она едва не упала, поскользнувшись на обледенелом асфальте.

На лестнице ей пришлось поддерживать Шульца, а едва войдя в комнату, он повалился на кровать, сжимая кулаками виски. Он кашлял и задыхался, но, когда Лейла предложила показаться врачу, Шульц, еще заходясь кашлем, властно и решительно замахал руками, а потом, багровый, с трудом выговорил: «Не надо, у меня просто сильный бронхит, уже довольно давно. Ну, в общем, я надеюсь, что это не воспаление легких, не грипп и не что-нибудь еще. Я очень устал, но сейчас отогреюсь, и мне станет лучше». Потом потряс трубочку, извлекая из нее последнюю таблетку растворимого аспирина, и та с шипением утонула в поданном Лейлой стакане холодной воды. И уснул.

Оставшись одна, Лейла разделась, влезла под душ и почувствовала себя от всего далекой, время словно зависло. Она совершенно успокоилась. Несколько дней перед тем она была захвачена спешностью отъезда, потом внезапностью препятствий, все было так, словно ее увлекала за собой тайная и неумолимая повесть, на мелькавших страницах которой были записаны удивительные ремарки. Она стояла с мокрыми волосами, вся в мыльной пене, между грудей и по ногам стекала вода. Глубоко дышала, раскрывая рот, с наслаждением ловила и выплевывала обжигающие струи. Закрывала глаза, улавливая далекие волны. Наконец она выбралась из облака пара и, с тюрбаном из полотенца на голове, обмотав вокруг тела толстую белую махровую простыню, вошла в комнату.

Между белой подушкой и коричневым бархатным покрывалом виднелась лишь багровая макушка Шульца. Он открыл глаза и болезненно поморщился. Потом, глядя на гладкие, осыпанные капельками плечи благоухающей мылом девушки, прошептал:

— Ты красивая… До чего же ты красивая! Слушай, ты ведь могла бы быть моей дочкой, моей девочкой, моим ребеночком… — Он сильно задыхался, но продолжал, не отрывая взгляда от Лейлы: — Но сейчас ты красива, как женщина!

В его глазах на мгновение вспыхнул прежний мужской огонек, и Лейла, нисколько не смутившаяся, увидела его испорченные зубы и вымученное подобие когда-то обольстительной улыбки.

— Уже и не вспомню, когда я в последний раз был в гостиничном номере вдвоем с женщиной, которая вот так вот расхаживала голышом…

Он вытащил из-под одеяла исхудавшую руку и слабо потянулся к тонкому, но сильному телу девушки, неподвижно стоявшей в двух шагах от него.

— Послушай… Мне пришло в голову… Глупо, но я думаю, что, если бы вот сейчас, здесь я мог бы увидеть твои груди, твой живот, для меня это стало бы истинным наслаждением, нет, дай мне договорить, мне не только было бы приятно, мне бы это пошло на пользу… Ты ничем не рискуешь, я при последнем издыхании… Мне всего только и хотелось бы, чтобы ты на секундочку убрала это полотенце… Только чтобы посмотреть на тебя, ну, или… Нет, дай мне помечтать о том, как бы ты приложила свои прохладные груди к моему лбу и к щекам тоже… Твоя плоть, твоя кожа такие нежные… Я бы только вдохнул твой аромат… Ты меня понимаешь?

Лейла инстинктивно подтянула полотенце повыше и скрестила на груди руки, но в то же время, восхитительным движением склонив голову набок, раздосадованная и вместе с тем довольная, ласково ему улыбнулась:

— Простите, но я думала, вы уже уснули… Я тоже собиралась лечь… — Она кивнула на свои вещи, разложенные вокруг рюкзака на другой постели, в той части комнаты, которая оставалась в тени. И, поскольку он еще некоторое время вяло уговаривал ее, прибавила: — Вы прекрасно знаете, что просите невозможного. Я стыдлива. А стыдливость — это серьезно…

Тень огорчения, внезапно промелькнувшая на лице Шульца, была в то же время и тенью смерти. Перепуганная Лейла отвернулась от него, ушла в самый дальний угол комнаты и погасила лампу, но, скидывая махровую простыню, она остановилась и, все еще чувствуя на себе нищенский, молящий взгляд Шульца, перед тем как влезть в майку, в которой собиралась спать, на короткий миг осталась стоять совершенно голая в красноватом свечении, падавшем от окна, повернувшись спиной, опустив голову, робко подставляя всем бедам беззащитную попку, поясницу, голую спину.