Пьер Пежю - Каменное сердце

— Я что-нибудь придумаю! — крикнул я Лейле, чтобы ее успокоить, но на самом деле я выдохся. Воображение умерло. Голова пуста. Мне тоже надо было привыкнуть к тому, что со мной случилось.

— Можешь оставаться со мной, пока тебе этого хочется. Мне надо как можно скорее покинуть этот дом. Я не хочу видеть, как его будут ломать. Но ты можешь уехать со мной.

Девушка до вечера молча кружила по дому. Потом, сломленная усталостью, устроилась на полу в маленькой гостиной, подложив руку под голову, сомкнув веки и держа большой палец у рта, словно собиралась его тихонько пососать. Детская складка губ делала ее похожей на улыбающегося во сне младенца. Я прикрыл ее одеялом. Мне показалось, что сон ее необычайно глубок. Я остался рядом, не столько для того, чтобы охранять ее сон, сколько для того, чтобы подумать. Расставил вокруг нас и зажег все оставшиеся свечи, потому что электричество, разумеется, уже отключили, как и телефон, оборвали все провода, обрезали все нити разума.

Время от времени я вздыхал, глядя на чернокудрую спящую красавицу. Настал мой черед смотреть на спящую Лейлу. Как раньше это делал Шульц, зимним утром, на рассвете, в том затерянном мотеле. Он «сразу почувствовал нечто очень простое и одновременно пугающее. Словно она помимо своей воли была ангелом. Джинном, ничего еще не знающим о собственных возможностях. И, разумеется, в ней была та удивительная энергия, которой…». Да, я и впрямь выдавал такие фразы.

Язычки пламени над свечами дрожали и мерцали от малейшего сквозняка. Понемногу на меня снизошло странное умиротворение. Я был один в ночи со своим маленьким строптивым творением, и мне казалось, что у меня есть все, что мне надо. Я решил не спать. Ждать. Как можно меньше двигаться. Я не мог сочинить продолжение.

Зачем мне понадобилось на рассвете хвататься за «Авессалома, Авессалома!»? Зачем понадобилось вскрывать, разорвав зубами, конверт, адресованный Жюльетте? Зачем понадобилось снова разглядывать визитную карточку, до сих пор игравшую безобидную роль закладки?

Прежде всего я прочел письмо от начала до конца. Какое все это теперь имело значение? Вычурный, замысловатый почерк. Пошлые хвалебные выражения. Судя по всему, этот человек, подписавшийся только именем — Жан-Батист, — был театральным режиссером. Он нашептывал Жюльетте, что она — талантливая актриса, которую несправедливо удерживать вдали от огней рампы. ( И кто же это ее удерживает? ) Он настаивал, чтобы она согласилась исполнить женскую роль в пьесе Гарольда Пинтера, о которой они «так много говорили вдвоем» ( именно так! ). Затем обещал ей, что, если она не приедет к нему до лета, он сам отправится за ней сюда, «что бы ни думал тот и что бы он ни делал!» ( именно так! ). Но больше всего меня встряхнул самый конец письма. Незнакомец с назойливой, липкой нежностью старался успокоить Жюльетту насчет ее провалов в памяти. «Говорю тебе, ты ничем не больна! Это тебе только так кажется, потому что ты не можешь выучить текст или вспомнить роль. Скажи себе, Жюльетта, что это идет не от тебя, а от тех условий, в которых тебе так давно приходится жить!» О каких таких расстройствах говорил этот паяц? О какой болезни, о которой я ничего не знал?

В результате этого чтения у меня опять пробудился странный зуд. Я попытался представить себе мерзкую рожу этого самого Жана-Батиста. Отрубленную, само собой, голову, по которой я бы с удовольствием лупил, как по боксерской груше, пока не собью в кровь костяшки пальцев. Потом, и довольно быстро, желание ударить уступило место холодной ярости. Злости на себя самого. За все то, что я мог наговорить или сделать Жюльетте. Чего же я не знал? Что это за история с провалами в памяти? Я внезапно уличил себя в том, что прошел мимо чего-то важного, связанного с моей собственной женой. Пренебрег существенными деталями. Возможно, совсем ничего не понял, словом, вел себя как идиот, которым из далекого далека управлял неизвестно кто… В любом случае теперь было слишком поздно.

Все это время я крутил в руках визитную карточку некоего Михаэля Малера. В бешенстве и замешательстве смотрел на буквы, написанные Жюльеттой, и спрашивал себя, могу ли я еще что-нибудь сделать. Я решил сходить по указанному адресу.

Проснувшись, Лейла застала меня стоящим в растерянности на пороге маленькой Жюльеттиной ванной, которую я недавно разорил. Наморщив нос и коротко вдыхая, она принюхивалась к стойкому запаху кремов, мыла, духов, лака для ногтей и растворителя.

— Здесь живет женщина? — спросила она.

— Жила, — поправил я.

— Вы женаты?

Я все еще держал в руке визитную карточку, превратившуюся теперь в бесформенный комок.

— Тебя интересует моя жизнь?

— Нет, нисколько, — запротестовала она.

И, чтобы не дать ей возможности спросить, где теперь моя жена — моя жена, которую она никогда не узнает, — я сообщил ей, что мы уже завтра должны отсюда выехать, но до того мне еще надо уладить одно важное дело в городе.

— Я еду туда прямо сейчас, но ты можешь остаться здесь.

— Я поеду с вами!

— Послушай, мне сегодня вечером надо встретиться с одним человеком. Я понятия не имею, что может произойти. Ты мне ни к чему.

— Я поеду с вами!

Стоя на одной ноге, Лейла уже всовывала другую в кроссовку, не развязывая шнурков.

— Как хочешь.

Я повернулся и пошел, вообще-то я был совсем не против того, чтобы она поехала со мной. Лейла проворно влезла в кабину, скрестила руки на груди и стала ждать, чтобы я завел мотор.

— Предупреждаю тебя: будешь тихо сидеть на этом самом сиденье и не сдвинешься с места или я тебя брошу и ничего переписывать не стану! Поняла?

Она тряхнула головой с видом капризной и огорченной девочки.

— Так вы измените эту ужасную смерть?

— Ты думаешь, я и смерть могу изменить?

Я резко набрал скорость. На большой дороге Рак нам не попался, но, когда мы проезжали мимо его хижины, я заметил, как Лейла таращит глаза, стараясь что-то высмотреть. Она уже познакомилась с небесным бродягой?

Я немедленно пожалел о том, что позволил этой девчонке поехать со мной. Стесненный ее присутствием, я все оттягивал момент и не начинал действовать. Полдня я ее катал, покупая по дороге сандвичи и сласти. Когда мы наконец прибыли по отпечатанному на визитной карточке адресу, Лейла все еще сидела в машине. Я строго на нее поглядел, чтобы не вздумала идти за мной, и устремился к роскошному зданию. У входа я тотчас увидел на ослепительно сияющей медной дощечке имя Михаэля Малера, но, к величайшему моему удивлению, рядом с ним значилось «психоаналитик». Какого умения выслушать Жюльетта ждала от этого человека, ни слова мне об этом не сказав? Чем она втайне страдала — или ей казалось, будто страдает?