Алексей Санаев - Уругуру

– Т-с-с... – страшно зашипел Оливье и перешел на русский: – Конечно.

– Никто не видел, как вы ее ставили?

– Нет. Вы же не видели! Малику, по моему убеждению, верить нельзя: он местный, – да и Амани незачем знать лишнего: она слишком впечатлительная натура. Если аппаратура сработает и покажет, где искать пещерных жителей, утром нам не понадобятся ни предсказатели, ни Бледный Лис, ни другие представители местной фауны. Мы будем иметь точное представление о том... э-э-э... живут ли здесь теллемы и где именно.

Я был восхищен планом, хотя и опасался, что кто-то из догонов все же заметит нашу мини-камеру на карманном штативе и раскурочит ее. Но сама по себе идея показалась мне вполне остроумной. Перед самым наступлением темноты мы прошлись по деревне, заметая следы лучше самых искусных разведчиков. Неторопливо прогулялись к утесу.

Здесь Оливье глазами показал мне место, где стояла камера, и дистанционно включил запись. По идее, камера должна была проработать шесть-семь часов и записать на мини-диск изображение ночного утеса. После полуночи, когда мы с Оливье, изнывая от нервного напряжения, ворочались под своими москитными сетками, а Малик и Амани (теперь мы все жили в одной большой комнате) мирно спали, где-то неподалеку снова раздались крики птицы Балако, после чего все стихло...

Утром, на рассвете, мы с Оливье первым делом хотели бежать наверх, за камерой. Но Малик проснулся раньше всех, сварил риса для завтрака и после чаепития погнал нас всех обратно на плато, к Бледному Лису Уругуру и его приятелю.

Лично я был уверен, что местный Нострадамус заболел или не явится по любой другой причине. Но он был на месте, только уже не сидел на песке, а, вооруженный длинной палкой, ходил, нагнувшись над своими вчерашними художествами, внимательно их разглядывая. Борода его топорщилась от радости.

К моему великому удивлению, на песке действительно обнаружились многочисленные следы. Я не большой специалист в зоологии (ах, где ты, наш Брезе?), но следы и вправду можно было принять за лисьи.

– Раздобыл чучело задней левой лапы и понаставил отпечатков... – проворчал мне на ухо Оливье.

Предсказатель Абдаллах довольно урчал, осматривая следы, или же озадаченно хмыкал, бормоча что-то под нос.

– О, сын лисы и дикобраза! – торжественно обратился я к нему по-французски, воздев руки к небу. – Поведай нам нашу судьбу!

Амани больно толкнула меня локтем в бок. Малик, неодобрительно смерив меня взглядом, с серьезным видом задал провидцу вопрос: а был ли Уругуру?

– Да, Уругуру ответил на ваши вопросы, – удовлетворенно кивнул Абдаллах и добавил, как заправский рыночный торговец, сощурившись: – Давайте восемь тысяч франков.

Я не знаю, зачем священному Лису могут понадобиться восемь тысяч франков КФА, но деньги на его содержание мы немедленно выделили. После чего Абдаллах начал вещать, указывая нам палкой на тот или иной след лиса на песке, видимо, чтобы его слова звучали достовернее. Вполне ожидаемо, текст предсказания оказался весьма туманным:

– В деревне за стеной песка живет человек из народа андумбулу, знающий язык андумбулу. Несите ему барана с внешностью льва, отдайте ему, отдайте жертву богу Амме. Имя его и его жилище знают люди с закрытыми лицами. Два сердца вместе там, где было третье. – Он замолчал.

Я неожиданно почувствовал, что мы, четверо образованных людей, застывших посреди голой каменной пустыни, вперив взгляд в детские рисунки на песке, выглядим как полные идиоты.

– Спроси его, узнаем ли мы разгадку тайны теллемов или нет, – с легким раздражением поинтересовался Лабесс.

– Э, ты снова не хочешь говорить со мной, – спокойно перебил его прорицатель, садясь на песок. – Ты очень дорожишь своим языком!

Лабесс, очевидно подавляя желание сбросить пророка с плато Бандиагара и долго смотреть ему вслед, с расстановкой повторил свой вопрос, обращаясь к провидцу. Только тут я сообразил наконец, что Абдаллах вполне сносно понимает по-французски, хотя и не подает виду.

– Нет, ты не узнаешь, чего ждешь, – обиженно отозвался он на слова Лабесса.

– А я? – спросил Малик.

– Нет. – Предсказатель вдруг повернулся ко мне и направил свою трость прямо мне в грудь: – Он узнает правду.

– Я узнаю то, зачем я приехал? – переспросил я Абдаллаха, присаживаясь рядом с ним на корточки.

– Да. Но ты никогда не сможешь сказать об этом другим.

«Час от часу не легче, – подумал я. – Мне вырвут язык или обожгут кислотой голосовые связки...»

– Почему? – спросил я через Малика, на лице которого застыло удивленное выражение.

– Не могу сказать, – хитро улыбнулся Абдаллах. – Бледный Лис Уругуру никогда не отвечает на вопрос почему. Он знает только то, что нас ждет, но не говорит, по какой причине это случится.

Я наклонился к нему.

– А мой вопрос? – спросил я напрямую у Абдаллаха, глядя ему в рыжие, посветлевшие от старости глаза.

Он усмехнулся и ответил мне – неожиданно – на французском:

– Да, будешь...

На обратном пути, спускаясь с горы, все мы выглядели довольно подавленными. Предсказания Абдаллаха нужно было серьезно обдумать. Фронт работ явно вырисовывался большой, но с какой стороны подступиться к делу, предстояло еще решить. К тому же нам с Оливье не давала покоя мысль о видеокамере, оставленной нами на ночь перед утесом. Поэтому, едва достигнув деревни, мы торопливо объяснили Малику и Амани, что хотим сделать несколько фотографий утеса, и чуть ли не бегом помчались за своей видеокамерой.

Она стояла на месте. Аккумулятор полностью разрядился, но было понятно, что запись прошла успешно. Мешая друг другу дрожащими руками, мы, как двое сбежавших из дому подростков, уселись на камни, присоединили камеру к моему ноутбуку и включили проигрыватель. Первые несколько часов он транслировал кромешную тьму, и мы, сгорая от нетерпения, включили быструю перемотку изображения.

В конце четвертого часа записи над утесом появился лунный диск, озаривший местность своим слабым сиянием. Мы с Оливье как завороженные смотрели, как в этом неярком серебристом свете по экрану ноутбука быстро пробежали несколько человечков такого маленького роста, будто это были дети, с неестественно длинными руками, одетые во что-то темное. Сразу же после этого где-то совсем рядом с камерой раздались причудливые крики Балако, так близко, что я вздрогнул. А еще через минуту в пещерах на утесе начали зажигаться огни – постепенно, один за другим, как светлячки посреди кромешной тьмы. Именно здесь запись и оборвалась.