Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

— Понял? — спрашивала она у меня. — Теперь ты понял?

Я тоже рассмеялся.

— И еще по-другому мистер Бог не такой, как мы.

Оказывается, мы еще не закончили.

— Еще мистер Бог знает вещи и людей изнутри, вот. Мы знаем их только снаружи, да? Так что, понимаешь, Финн, людям нельзя говорить о мистере Боге снаружи; о нем можно говорить только изнутри него, да.

Еще минут пятнадцать ушло на то, чтобы довести до полного блеска эти аргументы, а потом со словами: «Разве это не здорово?» — она поцеловала меня и уютно устроилась у меня под мышкой, готовая уснуть.

Прошло еще десять минут.

— Финн?

— Да?

— Финн, та книга про четыре измерения…

— Да, и чего она?

— Я знаю, где теперь цифра четыре; она живет у меня внутри.

Для одной ночи было более чем достаточно, поэтому я заявил со всей возможной твердостью:

— Теперь давай спи, хватит уже болтать. Спи, или я нашлепаю тебя по попе.

Она пискнула и уставилась на меня, потом рот у нее разъехался до ушей, и она снова завозилась под мышкой, устраиваясь поудобнее.

— Нет, — сонно констатировала она, — не нашлепаешь.

Аннино первое лето с нами было полно приключений. Мы с ней ездили в Саутенд-он-Си, [9] Небольшой приморский городок на восточном побережье Англии. и в Кью-Гарденс, [10] Знаменитый лондонский ботанический сад. и в Кенсингтонский музей, [11] Музей изящных искусств, располагающийся в Кенсингтонском дворце, одной из резиденций королевской семьи. и в тысячу других мест — по большей части одни, но иногда в компании целой оравы детей. Наша первая экскурсия за пределы Ист-Энда была «на другой конец». Для тех, кто не знает, это значит всего лишь к западу от Олдгейта.

По этому случаю ее нарядили в тартановую [12] Тартан — правильное название клетчатой ткани с определенным рисунком, которую в России принято называть шотландкой. юбку с блузкой, черный шотландский берет, [13] Имеется в виду шотландский боннет — мягкая шапочка без полей, похожая на берет. черные туфельки с большими сверкающими пряжками и тартановые гольфы. Юбка была заложена в мелкую складку и, стоило как следует покрутиться, раскрывалась, как парашют. Анна разгуливала, как профи, прыгала, словно Бэмби, порхала птицей и балансировала на бордюре тротуара, будто заправский канатоходец на проволоке. Походку она слямзила у Милли, которая была настоящей профи: голова высоко поднята, бедра чуть покачиваются, так чтобы юбка ходила из стороны в сторону, на губах улыбка, в глазах искорки — бах! — и вы убиты. Люди глядели на нее и улыбались. Анна была, как солнечное утро после долгих недель хмари. Да уж, не улыбаться было просто невозможно. Анна сознавала устремленные на нее взгляды прохожих и то и дело оборачивалась ко мне — на лице ее сияла широкая счастливая ухмылка. Дэнни говорил, что она не ходила, а совершала парадный королевский выход. Время от времени выход прерывался по не зависящим от нее причинам: на дороге попадались бездомные кошки, собаки, голуби и лошади, не говоря уже о почтальонах, молочниках, автобусных кондукторах и полицейских.

К западу от Олдгейта дома становились больше и великолепнее, и рот у Анны открывался все шире и шире. Она то описывала круги, то шла спиной вперед, то боком. Наконец она остановилась в полной растерянности, подергала меня за рукав и спросила:

— Это все дворцы, да? И в них живут короли и королевы?

Ее не особенно впечатлили ни Английский банк, ни собор Святого Павла; пальма первенства была безоговорочно отдана голубям. После короткой дискуссии мы решили пойти на службу в церковь. Ей было явно неуютно; она беспокойно ерзала всю службу и, как только та закончилась, сразу же заторопилась на улицу, к голубям. Усевшись на тротуар, она принялась с удовольствием кормить их. Я стоял в нескольких шагах и просто смотрел на нее. Она весело стреляла глазами по сторонам — то взглянет на двери собора, то на прохожих, то на машины, то на голубей. Вдруг она быстро и неодобрительно покачала головой. Я тут же оглянулся, чтобы выяснить, что произвело на нее такое впечатление, но так и не увидел ничего, на что можно было бы списать такую перемену в настроении.

Несколько месяцев спустя я смог расшифровать эти таинственные сигналы. То резкое движение головой ни о чем хорошем, разумеется, не говорило. Казалось, она пыталась отогнать какую-то неприятную мысль, как вытряхивают из кошелька мелкие монетки.

Я подошел к ней поближе и молча ждал. По большей части ей было вполне достаточно чувствовать кого-то рядом. Я придвинулся к ней вовсе не для того, чтобы сказать ей что-то умное. Я давно уже прекратил подобные попытки. Ответом на вопрос: «Что-то не так, Кроха?» — было неизменное: «Я сама». Она задавала вопросы в тех и только тех случаях, когда не могла сама найти ответа. Нет, я подошел к ней с одной-единственной целью: чтобы мои уши были наготове, если они ей вдруг понадобятся. Она в них не нуждалась, и это был плохой знак.

От собора Святого Павла мы двинулись в сторону Гайд-парка. Прошел не один месяц, и я уже начинал гордиться тем, что все больше и больше учусь думать так же, как Анна. Я начинал понимать ход ее мыслей и то, как она претворяла их в слова. В тот раз я забыл, нет, даже не забыл, а просто как-то упустил из внимания один простой факт. Дело было вот в чем: до сих пор горизонт Анны ограничивался домами, фабриками и подъемными кранами. А тут перед ней неожиданно оказались огромные открытые — слишком открытые для нее — просторы парка. К такой реакции я был не готов. Она окинула окрестности взглядом, уткнулась лицом мне в живот, вцепилась в меня обеими руками и отчаянно разревелась. Я поднял ее на руки, и она прилипла ко мне, как магнит, крепко держась руками за шею, а ногами — за талию, всхлипывая мне в плечо. Я начал издавать какие-то неопределенные успокаивающие звуки, но это не особенно помогло.

Через несколько минут она боязливо оглянулась через плечо и перестала плакать.

— Хочешь домой, Кроха? — спросил я, но в ответ она покачала головой.

— Теперь можешь меня опустить, — сказала она.

Видимо, я ожидал, что она закричит «Ура!» бросится скакать по траве. Пару раз выразительно шмыгнув носом и собравшись с силами, мы двинулись исследовать парк; при этом она продолжала крепко держаться за мою руку. Как и у любого нормального ребенка, у Анны были свои страхи, только, в отличие от других детей, она их осознавала. А с осознанием приходило и понимание того, что она в состоянии идти дальше, невзирая на них.

Может ли взрослый знать, чего стоит нести такое бремя? Значит ли это, что ребенок по природе своей робок, склонен к тревоге и растерянности, а в критических ситуациях цепенеет от ужаса не в силах ничего предпринять? Неужели десятиглавое чудовище страшнее абстрактной идеи? Если ей и не удалось сразу побороть свой страх, чем бы он на самом деле ни был, то взять себя в руки она все же смогла. Теперь она была уже готова отпустить мою руку отойти на несколько шагов, чтобы рассмотреть то, что привлекло ее внимание; но время от времени она все равно бросала назад настороженные взгляды, чтобы убедиться, что я все еще здесь. Поэтому я остановился и стал спокойно ждать. Она все еще немного робела и знала, что мне это известно. То, что я остановился, когда она выпустила мою руку, вызвало у нее легкую улыбку благодарности.