Игорь Ушаков - Семейная сага

А где же коза, Что была егоза? Оттянуто вымя Дитями малыми. Усталость в глазах

Да колтун в волосах…

Маленький козлик стал уж большой. Козочек любит козлиной душой. Ясно, что с этакими рогами

Козлику тесно в плену моногамии!

. . . .

И новый козленок скачет по травам! Им, молодым, не жалеть по потравам. Рад он цветочку, листочку и травке…

Но ждет его место в знакомой канавке…

Все посмеялись, и только один из сотрудников заметил: "А все это, конечно, грустно…" Я вообще-то был согласен с ним, но пришлось отшутиться, что каждому свое: одному по травке скакать, а второму уже в тенечке дрыхнуть, это совершенно естественно.

ВРЕМЕНА ГОДА: Старость

Всему приходит свой черед. Все, что зацветает, должно отцвести. Отцветший цветок дает плод. Плод созревает и падает на землю, чтобы потом дать начало новой жизни. И вот все засыпает, засыпает надолго, до пробуждения, до начала новой жизни…

Всякая весна приводит, в конце концов к зиме, которая хоронит под своим белым саваном все то, что буйствовало цветением по весне, что потом звенело мириадами кузнечиков и цикад летом, что прельщало глаз своими пышными нарядами осенью… И так год за годом, жизнь за жизнью: старое уходит, давая место под солнцем новому, молодому, жадному до жизни.

Но и в зимнем успокоении есть своя задумчивая прелесть. Белый пух девственно чистых

снежинок после ночного снегопада покрывает все вокруг — крыши домов, голые ветви деревьев, вчера еще блестевшую зеркальным льдом реку. Солнце светит своим холодным зимним светом через толщу низких зимних облаков. Да, нет вокруг ярких красок, все почти монохромно, как на картинах Питера Брейгеля Старшего: изломанные, как в страданиях, черные руки деревьев, воздетые в белесое небо, да белая бесконечность земного заснеженного пространства…

И музыка Вивальди светло и беззвучно

струится в отдыхающем мозгу. Будто растекается она по окружающим полям и лесам, и поет она о том, что и зима — продолжение жизни, что нескончаемо бытие под небесами…

А бывает, что вдруг задует нудный и сильный ветрило и примется сыпать тебе в лицо колючую порошу, от которой индевеют брови и ресницы, а щеки покалывает будто маленькими электрическими искрочками. Но и эта благодать Божья не обходится без подарков: иногда и солнышко пробивается, небо голубеет, становится светлее и веселее на душе. И если застыть на месте, вставши где-нибудь на защищенном от ветерка месте, то начинает постепенно пригревать. Вроде зима тебе показывает, что и она не только стужей ледяной богата, но и тепло у нее свое есть, только найти его, может, не все могут, да и тем, кто его находит, оно не всегда всем дается.

Но проходит, проходит зима… И жизнь

проходит… Да, поди уж, почти прошла… Но на душе нет горечи или страха. Жизнь прожита интересная, полнокровная, в добре и любви. И не страшна смерть… К тому же сейчас-то все еще жизнь! Да разве и можно не жить, будучи живым? Если ты никогда не нес радости другим, не любил их, не дарил им свое тепло — был ли ты жив? И разве бессмертие наше не в той памяти, которая остается у наших близких о нас? Разве не в той нашей фантомной любви наше бессмертие, в любви, которая продолжает согревать наших близких даже

после того, как огонь любви физически загаснет с ушедшим человеком?

А там растут дети, внуки… Может, до

правнуков и не дотянуть, но знаю, будет еще много вёсен, будет много радости. Пусть не у меня, но

у тех, кого я люблю — моих детей и внуков, родственников и друзей — всех тех, чьей жизнью буду я жить до последнего своего дыхания…

Да, цвела весна рассветом,

Но прошло, прошло всё это…

Жило в пышных красках лета,

Но прошло, прошло всё это…

Лист осенний гнало ветром,

Но прошло, прошло и это… Зимний сумрак… Мрак без света… Но пройдет, пройдет и это…

В этом мире все не вечно.

Только время бесконечно.

Михаил. 1970, 8 ноября

Уж не помню, почему возник у нас сегодня разговор с

Сережей о вере, о религии. Я вспомнил свою маму, глубоко верующего человека. Вспомнил также и глубоко верующего отца. Потом вспомнил, как несмотря буквально на святость моих родителей, Бог — если он есть — не удосужился их защитить от революционного произвола. Сказал, что именно тогда я решил, что если Бог есть, то мне такой Бог не нужен, а если нет, то зачем в него верить? Для себя я решил, что мой Бог — это мой отец. Когда мне трудно, я мысленно обращаюсь к нему за советом, беседую с ним, и в этой беседе нахожу ответы на свои вопросы. Я понимаю, что я просто рассуждаю в форме диалога, но сам по себе образ моего отца помогает мне своей добротой и своей любовью ко мне.

Я прочитал Сереже стих, который был написан мною в один из моментов размышлений о жизни, о совести и о Боге.

Своей души открою двери:

Я сам, признаюсь, в Бога верю. Есть у меня мой личный Бог, Который в жизни мне помог.

Он помогал, что было сил

И жертв дурацких не просил.

И совесть у него чиста — Меня избавил от креста, И сына не велел заклать,

Не слал жену в ломбард закласть.

Вот я какого Бога сын!

И я скажу — сей Бог един:

Со мной вошел он в этот свет, И вместе наш исчезнет след… Он Бог-Отец и Дух Святой,

А я же — Божий сын простой!

И мой пророк — не протокольный.

Он — просто мой Учитель школьный.

Второй Учитель и Пророк —

Тот, кто мне стать, кем стал, помог.

* * * * *

Встав у церковного порога, Как на распутии дорог, Сыщи ты собственного Бога.

Он лучше, чем церковный Бог! А впрочем, разве дело в вере? Будь человеком, а не зверем.

С крестом ты, или без креста, Но совесть быть должна чиста. А коль душа твоя убога,

То много ль смысла в вере в Бога?

Твори добро, люби людей,

Не будь в плену дурных идей, Душой будь светел, как кристалл, И можешь не носить креста!

Сережа. 1974, 24 августа

Сегодня ходил с Игорем записывать его в школу.

Поскольку школа около нашего дома с каким-то там уклоном, то для первоклашек устроили "собеседование". Чего только не понапридумают наши горячие головы из сферы школьного образования!

Я рассказал Игорю, что главное на собеседовании — это ошеломить экзаменаторов скоростью и неожиданностью ответов. Я даже в упрощенном варианте рассказал ему, как сам держал собеседование в МАИ.

В коридоре толпились будущие ученики с родителями. Вот дошла очередь и до нас: пригласили в класс, где сидела комиссия из трех человек. "Вот людям делать нечего в субботу!" — Подумал я. И вот из-за учительского стола пошли вопросы:

— Как твоя фамилия, мальчик?

— Макаров…

— А как тебя зовут?

— Игорь…

— А уменьшительное имя у тебя есть?

Игорь посмотрел вопросительно на меня, но я и не подал виду комиссии, что собираюсь помогать сыну. Дело в том, что у нас в семье как-то не в ходу уменьшительные имена.