Уника Цюрн - Темная весна

Элиса успевает первая: обливает арабский шелк красной тушью, обвязывает голову платком в алых пятнах, падает на пол, раскидывает руки и ноги и, стеная, закрывает глаза. Блудный сын лежит, умирая. Она наблюдает за Элисой с завистью и думает, что сама сыграла бы гораздо лучше. Элиса устает стонать и кататься по полу, и теперь приходит ее очередь. Она играет отца, который находит сына, смывает с него кровь и перевязывает раны.

Сын оживает, проглотив горькую микстуру, и его коронуют, после того как старый король восходит на ложе смерти. Самым удачным и захватывающим моментом во всей драме был придуманный язык плача. Из-за того, что в комнате было темно, они совсем не стеснялись. Потом они выходят в сад и играют в Ункаса, последнего из могикан, которого Магуа ранит ножом в сердце. Самое главное — долгий плач отца, Чингачгука, об умершем сыне. Они декламируют наизусть целые страницы из «Кожаного Чулка» Купера. Во всех их играх таятся ужас и опасность. Они опять без стеснения целиком отдаются драме. Ровная и спокойная домашняя жизнь давно наскучила, и все дозволено, лишь бы возбуждало. Жизнь без несчастий непереносима.

В этот тихий и жаркий июль, после полудня, когда возбуждение вот-вот разразится грозой, к ней в комнату врывается брат и швыряет ее на постель. С перекошенным лицом и в жутком молчании он расстегивает брюки и показывает ей вытянувшийся предмет между ногами. Ее мучит любопытство и страх. Она знает, чего он хочет. Но она его презирает. В ее глазах он всего лишь глупый шестнадцатилетний мальчишка. Она изо всех сил защищается, но он сильнее, ей не вырваться. Она презирает его за юность. Он бросается на нее и вонзает «нож» (как она это называет) в ее «рану». Тяжело дыша, он наваливается на ее маленькое тело. Он поднимается и опускается в быстром темпе. Она чувствует колющую боль, ничего больше. Ей стыдно, она разочарована. По ночам она отдается мужчинам, обступающим ее кровать, с таким возбуждением и с такой страстью, что эта жалкая реальность, которую навязывает ей брат, не имеет значения. Через несколько минут — ей кажется, долгих часов! — он скатывается с постели и молча выходит вон. Но вскоре возвращается. У него злое красное лицо: «Пожалуешься матери — убью».

Она смотрит на него, не произнося ни слова, с презрением. Она оскорблена, разъярена.

Этот случай превращает брата с сестрой в смертельных врагов.

Она хочет его убить. Он добился своего только из-за того, что он сильнее. Она желает ему несчастья. Ей будут сниться сны о том, как она его истязает.

Иногда, когда приходит Франц, он так ее смешит, что она писает в штаны. На запах прибегает собака и сует голову ей между ног. Это наводит ее на мысль. Она спускается в подвал, идет на собачье место и ложится на холодный бетонный пол, раскинув ноги. Холод еще больше распаляет ее, а собака, тем временем, начинает лизать ее между ног. Она впадает в экстаз и выгибается навстречу терпеливому языку.

У нее болит спина от лежания на жестком полу. Она любит, когда похоть смешивается с болью. Возбуждение еще усиливается тем, что в любой момент кто-нибудь может прийти и увидеть ее. Она слышит, как секретарша отца печатает на машинке в соседней комнате. Пока она часами отдается собачьему языку, ее брат наверху делает открытие: он сидит перед туалетным столиком матери и забавляется массажным аппаратом, который мать использует в косметических целях. Этот аппарат производит вибрации, его можно приложить к любой точке тела. Мать использует его, чтобы массировать лицо, а сын засовывает его в расстегнутую ширинку. Превозмогая слабость и головокружение, она поднимается из подвала и видит, как брат, запрокинув голову и закрыв глаза, извергает семя. Небо темнеет. Будет гроза. Атмосфера заряжена. Взрослые не обращают внимания на детей, которые только и думают, как бы снова достичь экстаза.

Двое друзей брата прячутся в обрезке темной, длинной канализационной трубы, которая лежит на дороге, где идет ремонт, и онанируют во время грозы. Она идет в библиотеку отца и разглядывает непристойные иллюстрации «Истории нравов» Фукса. В то же время, она недовольна, что у отца есть такие книги. Она хочет, чтобы ее отец был чист, как ангел — как бог. Она садится с книгой в кожаное кресло в углу и онанирует над картинками. Она не способна думать ни о чем другом. Но частое удовлетворение желания оставляет после себя лишь гнетущую пустоту. Она ищет настоящей заполненности, и не находит. Везде фальшь. Все дети ее возраста проходят через подобное. Знакомые девочки засовывают себе между ног карандаши, морковки и свечки, трутся об острый край стола, нетерпеливо ерзают на стуле.

Хоть они и дети, но уже чувствуют, что спасение и излечение их ранних страданий может прийти только от мужчины. Но ни одна не знает такого мужчины, который принял бы ее в свои объятия. Они еще слишком маленькие. Они не стесняются друг друга. С неуемной болтливостью они делятся своими переживаниями. Они разочарованы, когда узнают, что подружки не умней их самих. Это замкнутый круг, вырваться из которого они не в силах, остается только надеяться на будущее. Она мечтает о насилии, которое причинит ей темный человек. Изо всех сил она воображает себе свирепого злодея. Когда она лежит ночью у себя в комнате, она представляет себе черный, сияющий бриллиантами зал в неровном свете факелов. Черный — самый жуткий из всех цветов — господствует в воображаемой картине. Она лежит на черном, холодном куске мрамора с острыми краями. Насильники связали ее. Края этого ложа мучений впиваются ей в спину. Кольцо одетых в черное людей вокруг нее сдвигается. Горящие глаза сверкают сквозь прорези отвратительных масок. На некоторых из насильников — блестящие шлемы. Они срывают маски, и она видит дикие лица арабов, китайцев, негров и индейцев. Она предпочитает цветных мужчин белым. Они молчат и стоят, не двигаясь. Она боится. Ей очень важен страх. Она любит ужас и трепет. Она бесконечно польщена, что оказалась в центре внимания этих мужчин. Каждый из них вооружен. Они пришли, чтобы убить ее. Для нее это большая честь. Ведь это все короли, графы, князья. Раздается оглушительная органная музыка-угрожающая, траурная. Это капитан Немо, это он играет на органе! Она бьется в своих путах, и они глубже врезаются в кожу. Ее фантазия так сильна, что она действительно чувствует боль. Не всегда она переживает всю сцену до конца, до смерти, которая наступает от тысячи медленных, затягивающих мучения ножевых ран. Ей запрещено кричать или даже перекашивать лицо. Один нож медленно вклинивается в ее «рану» и превращается в жаркий и подвижный собачий язык. Ее переполняет желание, а индеец, тем временем, медленно перерезает ей глотку. Только в темноте, пока она одна, она может воображать себе подобные сцены. Спасителя нет. Каждую ночь она заново умирает.