Елена Чижова - Орест и сын

Они спустились вниз по 4-й линии и свернули в боковой проезд. Переулок косил влево и тянул за собой высокие дома, оставляя сбоку обшарпанные приземистые строения. В темной сводчатой парадной они стояли, озираясь. Ксения скользнула рукой: стена была покрыта искрошенными плитками. За коридором, расширявшимся уступами, открылась лестница такой высоты, что закружилась голова. Вверх прямо из-под ног уходили широкие каменные ступени. Настенная штукатурка была изрезана рисунками и надписями, начинавшимися от самого пола. Кое-где пласты выкрошились до камня. Они дошли до высокой двери и встали по обе стороны массивного оклада. Ксения оглянулась на Инну. “Жми”, — та показала глазами.

“Кто там?” — на звонок отозвались, и из-под двери мяукнуло. “Это я”. — Ксения не узнала своего голоса, как будто слышала его со стороны. “Кто — я? — допытывался невидимый страж дверей. — Назовите имя”. — “Кса-на, — она произнесла по слогам в зазор между сомкнутыми створками и перевела дыхание, — мы книгу принесли”. Дверь приоткрылась, и в щель просунулась тощая кошачья головка. “Заходите”, — пригласил Чибис, и тощее туловище скрылось.

В квартире, куда они вошли, волшебно пахло ананасами. “У отца договор на кафедре — эссенции для карамели, — объяснил Чибис, — с кондитерской фабрикой. Отец реактивы приносит...” — “Покажи”. — Ксения стягивала сапог, наступив другим носком на пятку. “Сюда, в лабораторию”.

За лабораторной дверью девочки увидели ровные ряды пробирок и колб. “Бутиловый спирт масляной кислоты, — объяснил Чибис, указывая на толстую пробирку, закрепленную над погашенной спиртовкой. — Напоминает запах ананаса”. Ксения вспомнила страницу, изъеденную червоточинами формул: учебник химии говорил то же самое, но она все-таки удивилась, как будто уличила заведомого лжеца в неожиданной правде. “А еще вкусное можешь?” Чибис взмахнул хохолком и чиркнул спичкой. Ксения смотрела внимательно, как под руки фокусника. Из пробирки вырвался теплый, пьянящий аромат. “Фу, фу, фу! — раздался густой голос, как будто его выпустили вместе с запахом. — Пахнет вином и женщинами, и пахнет хорошо!” — “Отец пришел, — Чибис объяснил смущенно. — Пошли, познакомлю”.

“Каким счастливым ветром, о девы?” Отец Чибиса оказался неожиданно молодым. “Книгу продают”. — Чибис вспомнил об истинной цели визита. “Вы, собственно, издатели или книгоноши? — Он вежливо пережидал молчание. — Означает ли сие, что вы писательницы? — и, уже не дожидаясь ответа, громко пропел: — Милый будет покупать, а я буду воровать! Папа, я жулика люблю!” — “Это неправда! — Инна говорила громко и воодушевленно. — Никого я не обманула и не обворовала!” — “Прелестно, прелестно... И сколько же вы хотите за вашу собственную книгу?” — он выделил голосом. “Десять рублей”, — твердо сказала Инна. “Будь я менялой, я был бы рад: в моем сундучке, — он обвел рукой стены, увешанные портретами, — рубли имеются”. — “Мы пойдем”, — сказала Ксения. “Нет уж, позвольте мне на правах, так сказать, платежеспособного покупателя поинтересоваться, для каких целей вам, двум скромным девам, понадобилась такая отчаянная сумма? Ленты, кружева, ботинки?” — Он улыбался. “Оперу купить”. — Инна поглядела на собеседника внезапно сузившимися глазами. Его глаза округлились ровно настолько, насколько ее стали уvже, словно между ними, как в сообщающихся сосудах, существовала какая-то связь. “Воистину нет предела Твоим чудесам! Опера — жанр почтенный, но, увы, не настолько, чтобы юные девы тратили на него вырученные десятки... И что за опера?” — “Опера как опера. Про Иисуса Христа”. — “Так, — сказал чибисовский отец. — И кто же автор?” — “Американцы какие-то, имен не помню”.

Он молчал, как будто медлил с решением. “Хорошо, — решил наконец. — Я даю вам десять рублей наличными, вы тащите сюда оперу, и мы ее слушаем вместе. Идет? Бросьте! — воскликнул, думая, что Инна колеблется. — Будем считать, что я пригласил вас в театр. Нас четверо — по два с полтиной на человека — божеская цена. Считайте, что я абонировал ложу”.

“Странный, — сказала Ксения, когда он вышел. — Не похож на родителя”. Чибис промямлил неразборчивое. Его отец вернулся с червонцем в руке. “Вот деньги. Вы, — поклон Инне, — несете оперу, а вы, — теперь он кланялся Ксении, — остаетесь залогом”.

“Так-так. — Орест Георгиевич посмотрел на часы — не то передразнил секундную стрелку, не то засек время. — Интересно, чего же мы с Антоном лишились?” Ксения достала книгу из сумки: “Названия нет, автора тоже. Здесь первого листа не хватает”. — “Сейчас определим, — он держал книгу на отлете и быстро шарил по карманам свободной рукой, — и автора, и...” Левая рука подхватила книгу снизу, под обложку, как держат младенца, правая, не полагаясь на дальнозоркие глаза, потянулась к полке, но на полпути вернулась обратно. Пальцы пробежали по опаленному краю и отвернули верхний лист. “Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами...” Часовой механизм, споткнувшись, замер. У Ксении на глазах происходило странное, как будто звездочет стянул с плеч складчатый плащ.

Он закрыл книгу и крепко сжал ее между ладонями, словно склеил страницы. “Возьмите”, — возвратил Ксении и подманил кошку. Грациозное создание подошло капризной поступью и, не даваясь в руки, стало выписывать восьмерки вокруг его ног. Гладкая эбонитовая шерсть поднялась дыбом. Недвижный взгляд Ореста Георгиевича устремился в конец прямой перспективы. Ксения посмотрела на скуластую кошачью мордочку и не решилась спросить.

“Хотите, я тоже покажу вам интересное?” — Орест Георгиевич предложил, словно книга, назначенная на продажу, навела его на мысль. Он выдвинул ящик темного бюро и вынул лакированный альбом, замкнутый металлическими застежками, похожими на дверные петли. “Тут, — пальцы пробежали по обрезу, — наше семейство. Посмотрим?” — Он качал альбом на руке и смотрел на Ксению, как будто взвешивал, достойна ли. “Да”, — Ксения согласилась вежливо. Хозяин взялся за верхний угол. Альбом раскрылся, скрипнув петлями.

На первой странице под нежным покровом папиросной бумаги помещался желтоватый, немного размытый временем снимок: мальчик лет десяти стоял рядом с теленком. В самом низу ломкой вязью от руки было написано: “1860”. “Мой прадед. Дагерротип сделан в Бадене”. — “Они были богатые?” — спросила Ксения. Название места встречалось в литературе. “Земля, крестьяне... — Он немного растерялся. — Да, владения солидные. Впрочем, быстро обеднели после реформы. А это мой дед”.

Ксения смотрела на скуластое лицо, обложенное прямоугольной бородкой, и слушала, что дед был форменным разночинцем, любил шить сапоги, сам растягивал кожу, сам сушил ее, всю кладовку заставил колодками. Орест Георгиевич махнул рукой на лабораторную дверь: “Бабушка сердилась, потому что была светской львицей, а муж ходил по дому в фартуке и с молотком. Человек должен быть гармоничным…” — Он изменил голос, словно передразнил. Дама на фотографии не походила на светскую львицу — полная, с чуть одутловатыми щеками. “Но, как ни странно, счастливый брак, — сказал Орест Георгиевич и, как будто восстанавливая какую-то непонятную Ксении справедливость, добавил: — Химик, дружил с Менделеевым, одно время входил в коллегию присяжных”. — “А где же ваш отец? Он тоже хотел — гармоничным?” — Ксении стало интересно. Орест Георгиевич нахмурился. Не поворачивая страницы, он показал рукой на книжную полку: “Тоже был химиком. А теперь — чай пить. Антоша, подавай парадный сервиз”.