Питер Хёг - Женщина и обезьяна

Она провела руками по папкам, стоящим на полках.

— Пять тысяч дел. Пять тысяч зарисовок истинной анатомии английского высшего общества. Решающий фактор того, что смог появиться Новый Лондонский зоологический Риджентс-Парк. Без всякого насилия, я никого ни к чему не принуждала. Но я давала им понять, я делала неясный намёк на то, что они сами, или их мать, или кузина когда-то мне рассказали. Я старалась, чтобы у них возникало смутное представление, что такая комната, как эта, может существовать. Обронив какое-нибудь замечание. У инвесторов. В правительстве. А как иначе, по вашему мнению, удалось бы освободить этот участок от действия обычного законодательства, создав на нём development corporation? Чтобы добиться разрешения на такое строительство при других обстоятельствах, потребовались бы миллионы фунтов. Но мне удалось достичь всего таким способом. И тогда я и остальные смогли совместить последние детали неба.

— Это шантаж, — сказала Маделен. — Ты террористка.

Глаза Андреа Бёрден сузились.

— На английских бойнях убивают двести тысячживотных в сутки. Последние крупные популяции диких животных уже практически уничтожены. Моя совесть чиста как снег.

Она протянула руки к Маделен и Эразму.

— Присоединяйтесь к нам, — сказала она. — Как раз сейчас. Если великий хаос не наступит сегодня, он наступит завтра. До настоящего времени нам удавалось контролировать меньшинство, элиту. Но элита не имеет никакого значения. Те, кто правят, не имеют власти. Это я знаю, я понимаю власть, я работаю с ней. Они только распоряжаются ею. Не богатые разрушают мир, для этого их слишком мало и они слишком незначительны. Это обычные люди сжирают землю. Это мелкая жадность, мелкая жадность домохозяйки, мелкая жадность детей, маленькая машина папочки, умноженная на шестьдесят миллионов в Великобритании, на двести пятьдесят миллионов в США, на семьсот пятьдесят миллионов в Европе. Это о ней надо кричать во всеуслышание, это на неё надо сбросить бомбу. Новый парк — это детонатор. Вы можете помочь нам заложить взрывчатку. Приходите, давайте начнём укладывать детали голубого неба.

Маделен покачала головой. Андреа Бёрден посмотрела на обезьяну.

— Там, откуда я приехал, — мы слишком… боимся того, что громко хлопает.

— Ты и твой вид будут истреблены, — сказала Андреа Бёрден.

— Поживём — увидим, — сказал Эразм.

Он взял Маделен за руку, и они стали отступать назад, через комнату, мимо углей в стальном чане.

— Вы не можете меня оставить, — сказала Андреа Бёрден. — После того доверия, которое я вам оказала. Нам нужна ваша поддержка.

Рядом с ней стоял Адам. Теперь у него в руках была винтовка.

Обезьяна остановилась и посмотрела на оружие.

— Мы обычно, — сказал он, — мы обычно говорим, что если встречаешь врага, надо сначала попробовать заключить мир. Если это не получится, надо использовать обаяние. А если это не получится, надо обратиться к колдовству.

— А если и это не получится? — спросил Адам Бёрден.

— Если и это не получится, — ответила обезьяна, — надо уничтожать.

В комнате стало тихо, совсем тихо, минуту, две, три. Потом Адам Бёрден отложил своё ружьё в сторону. Маделен и обезьяна попятились к двери. Адам пошёл за ними, безоружный, неуклюжий. Он остановился перед обезьяной.

— Я хочу… пожелать удачи, — сказал он.

Он повернулся к Маделен.

— Я понял, что… сейчас… здесь… что так лучше. У нас с тобой всё равно ничего бы не вышло. Я… бы не смог вынести это. Мне нужен кто-нибудь… более мягкий.

Маделен положила руку ему на плечо — лёгкое, но очень нежное движение.

— Ты обязательно найдёшь такую, — сказала она.

Последнее утро было жарким. Солнце над Лондоном светило, словно через зажигательное стекло, и в этом неприятном свете город и его жители проснулись словно после попытки напиться вусмерть. Не уверенные в том, что действительность всё ещё существует, они начали выбираться из своих домов и оказались — как это всегда бывает после бредового состояния — перед болезненным выбором между повторением тех ошибок, от которых со временем умрёшь, и попыткой протрезветь.

У верфи Клайн Балли убирал кранцы. Всё, что его теперь привязывало к Лондону, это два швартова, которые очень скоро будут отвязаны и выбраны. Через несколько минут город и перевернувшие всё внутри события последних месяцев останутся позади. Никогда больше он не вернётся сюда, и никогда больше он не будет думать о том, что произошло. На самом деле он уже перестал думать, и только когда, услышав на пустынной набережной между пакгаузами звук автомобиля, он инстинктивно засунул руку в люк, чтобы отцепить свой дробовик, и увидел, что тот согнут подковой, его сознание подвело его, опять заставив думать об обезьяне.

Фургон Джонни остановился. Джонни, Маделен и Эразм вышли из него. Маделен и обезьяна пожали руку Джонни, подошли к набережной и «Ковчегу» и взошли на борт.

Балли посмотрел на своё никуда не годное теперь оружие. Он почувствовал пульсацию во всё ещё распухшей части лица. Он понял, что о применении силы, к сожалению, не может быть и речи, и размышлял вместо этого о том, не вызвать ли по УКВ Речную полицию, не обратиться ли к закону о пиратстве, он размышлял — впервые с самого детства — не воззвать ли к человеческому состраданию.

Не успел он что-нибудь предпринять, всё ещё стоя тихо и сконфуженно, как обезьяна протянула руку, взяла у него согнутое ружьё, распрямила его, действуя словно в рассеянности, и бросила его за борт.

— Мы надеемся, что не причиним беспокойства, — сказала она. — Мы взяли с собой пищу.

Балли поднял голову. Из спального отсека фургона вышла обезьяна, две обезьяны, три, из водительской кабины три, из спального отсека ещё две, — семь обезьян, десять обезьян, одиннадцать, огромные, как Эразм, или ещё больше, все в спасательных жилетах, в непромокаемой одежде и зюйдвестках, в руках они несли ящики и вещевые мешки.

— Давай я помогу тебе снять фордуны, — сказал Эразм.

В ту минуту, когда Эразм сматывал в бухту швартовы, когда Балли, неловкий, словно автомат, запустил двигатель судна и оттолкнулся от причала, когда одиннадцать остальных обезьян распределились по судну, чтобы выпрямить крен, в эту минуту Маделен махала рукой Лондону и Джонни. И как раз в тот момент, когда она подняла обе руки вверх, она ощутила движение, которое впервые беременные женщины обычно не замечают, во всяком случае на такой ранней стадии беременности, но которое — она ни минуты в этом не сомневалась — было движением ребёнка, её с Эразмом ребёнка, пока что ещё похожего на рыбку и свернувшегося в океане околоплодных вод.

Эразм спустился вниз с передней палубы, и Маделен, взяв его за руку, посмотрела на небо.