Паскаль Киньяр - Альбуций

Вернувшись домой, сын богача не скрываясь кормит, одевает и поддерживает отца своего друга. Родной отец выгоняет его из дома и лишает всех прав.

— Раздор между нашими семьями связал нас дружбою с младенческих лет. Он переплыл море, чтобы принять смерть вместо меня. Трубы звали к бою пронзительно и зловеще. Арену еще обагряла кровь предыдущих бойцов, оглашал рев диких зверей. Солнце стояло в зените. Слышались стоны умирающих, а публика роптала, требуя все новых и новых развлечений. Мой друг поднял забрало, чтобы дать мне прощальный поцелуй. Потом он вышел на арену.

На Феакском острове жил некий богач; он трижды просил у соседа-бедняка руку его дочери. Бедняк трижды отказывал и наконец ушел в море вместе с дочерью. Корабль потерпел крушение. Морское течение, судьба, ветер и случай выносят обломки судна и злосчастных его пассажиров на берег, принадлежавший богачу. Вода течет с них ручьями. Они стоят на песке, нагие и обессиленные.

Erat in summis montium judis ardua divitis specula: illic iste naufragiorum reliquias computabat (Ha вершине горы богач выстроил необычайно высокую башню для наблюдения за берегом; стоя наверху, он высматривал выброшенные морем обломки кораблей, оценивал их стоимость и таким образом наживался). Увидев этих двоих несчастных, он бросился к ним не разбирая дороги, прямо по песку, и снова попросил у бедняка в жены его дочь, которая жалась к отцу, стыдливо прикрывая руками груди и тесно сжав ноги.

Pauper tacuit et flevit (Бедняк ничего не ответил и заплакал). Богач схватил девушку за руку, оторвал от отца и объявил, что женится на ней. Он тащит ее, обнаженную, к кустам бузины и там, невзирая на вопли, берет ее силой. Бедняк возвращается домой. Надев старую тогу, превратившуюся в лохмотья, он идет к городским магистратам и просит их судить его выбор.

В романе Альбуция бедняк восклицал:

— Ut litus agnovi, naufragus in altum natavi (Как только я узнал этот берег, я поплыл в открытое море). — И еще он добавил: — Я стал жертвою кораблекрушения. Я стал жертвою берега.

Конец романа заслужил одобрение многих слушателей:

— Interrogor de nuptiis filiae, cum adhuc pulsaret aures meas fluctus (Я услышал предложение отдать мою дочь в жены, когда в ушах моих еще стоял шум волн. Я заплакал). Lacrimae coacti doloris intra praecordia et intolerabilis silentii eruptio (Слезы — это внезапный взрыв боли, скрываемой в глубине сердца, слезы — это брешь для молчания, которое нет больше сил хранить).

Я почти воочию вижу Альбуция, произносящего эти слова. Он бродит по вилле, что у Капенских ворот. По ночам боли мучат его особенно сильно, не давая уснуть. Он ворошит угли железной кочергой. Кладет руку на жаровню, стоящую в центре длинной комнаты; жаровня постепенно теплеет. Иногда он бросает взгляд в темное небо. И произносит — неожиданно для себя или про себя, в безмолвных размышлениях, так что ни один звук не слетает с губ: «Мне осталось только страдание, неотступное, терзающее. Что-то разладилось в печали, которой я упивался с помощью языка. Меня никогда не интересовало в моей речи то, что уже пережевано, перемешано, переварено и извергнуто назад. Я не нахожу утешения в этом темном словесном хаосе. Ни красота формы, ни точность формулировок, ни оригинальность сюжета, ни разнообразие повествования, ни свежесть мысли не доставляют мне радости. Меня зачаровывает другое: призрак некой силы, что равна самой жизни, утверждает себя с той же грубой бесцеремонностью и, как сама жизнь, иссякает от той же скудости и недолговечности. Хотел бы я найти такую фразу, в которой можно почерпнуть уверенность. Вот тогда, выцарапывая ее стилем на восковой дощечке, я знал бы наверняка, что ее обнаружит тот, кто обуян вечной непреходящей страстью, суть которой сможет прозреть не более, чем записавший эту фразу способен повторить ее слово в слово. Фразу, запечатленную и запечатлевшую хотя бы ничтожную частичку времени года, которое существовало задолго до того, как речь затопила, поглотила и тело, и душу, и память человеческую. Это удивительный сезон, безгласное время, незримая область. В глубине нас таится оно — это прошлое, необоримое время. Оно обрекает на несовершенство любые человеческие повествования».

К горлу подкатила желчь, и он понял, что ближайшие часы или дни станут, для него роковыми. Он вызвал одного из библиотекарей и приказал ему снять со стены большое черное блюдо. Другому из рабов — мальчику — велел принести жаровню. Стоял июнь. Они развели огонь в жаровне. Пот струился ручьями по их лицам, шеям, между грудными мышцами, по животам. Нагнувшись, он сунул в огонь компотницу, доставшуюся ему от прабабки с материнской стороны. Дубовая посудина вспыхнула внезапно и ярко, точно сухой лист. Альбуций лег на постель, чтобы больше не вставать. Он велел читать ему «Apes pauperis» («Пчелы бедняка»). Сюжет был очень близок к «Сгоревшему дому».

Бедняк и богач жили в соседстве, у каждого из них был сад. Кроме деревьев и цветов богач владел виноградниками и полями, лесами и морским берегом, а еще лодкой для рыбной ловли или для прогулок по воде, под сенью плакучих ив. Один-два раза в месяц он отправлялся туда и пил вино в компании своих наложниц. У бедняка же водились только пчелы — все его достояние.

Сцена первая: однажды в летнюю жару пчелы больно изжалили наложниц богача и служанок. Ввечеру, когда их богатый любовник вернулся на коне из Рима, они пожаловались ему, что их замучили комары с реки, пчелы, собирающие цветочный нектар, и мошкара в кустах. Богач приказывает выкорчевать кусты бузины и выжечь траву на берегу реки, после чего зовет к себе бедняка и просит его либо извести пчел дымом, либо перенести улей подальше, за лес. Бедняк наотрез отказывается. Тогда богач велит опрыскать все цветы и посадки вокруг дома отравленным медвяным настоем. Пчелы, насосавшись ядовитого сока, тут же погибают. Бедняк, разоренный вконец, подает на богача в суд за нанесенный ущерб и оскорбление. Сенека сохранил одну фразу из обвинительной речи бедняка: «Этот человек должен мне город, роман, пастбище, быка и лиру. Ибо моим пастбищем были венчики цветов. Моею лирой было пчелиное жужжание. Моими быками был мед, который они добывали. Моим романом был рассказ о пути, ведущем их к цветам. Моим городом был куст бузины».

Во второй сцене описывалось социальное возвышение богача, который постепенно скупал земельные участки по всей округе, выживая оттуда местных жителей, их жен, детей и скот. Мало-помалу богач подбирался к улью самого бедного из обитателей деревни. Бедняк рассказывал: «Поначалу я с ним не соседствовал: это он явился сюда, точно полководец со своей армией, и взял меня в осаду. Окружил мой дом своими виноградниками и полями, лесами и цветочными посадками. Отнял у меня даже право пользоваться ручьем. Теперь мне приходится пить дождевую воду. Я уже не могу плести корзины из ивняка, который прежде вымачивал в ямах со стоячей водой, вырытых у берега».