Станислав Стратиев - Дикие пчелы

Город еще спал, и звуки их шагов гулко отдавались в мощенных камнем улочках, во дворах с железными оградами и ухоженными виноградными лозами, аккуратно подрезанными розами, отражались от плотных занавесей на окнах и крепких ворот с надписью "Гараж", от закрытых парадных дверей с толстыми стеклами и металлическими решетками…

– Спят! – сказал сценарист. – Спят в своих кроватках. Со своими расчетами, со своими соображениями, со своими прожектами…

– Давай разбудим! – предложил режиссер.

Он подошел к ближайшему дому, на дверях которого красовалась табличка "Дом образцового содержания", и стал нажимать на все звонки подряд. Жильцы спали, никто не вышел на непрерывный звон.

– Образцовые граждане спят, – сказал сценарист, – рядом со своими образцовыми женами. Непробудно спят.

– Кто спит, тот не может быть образцовым, – сказал режиссер и сорвал табличку с надписью "Дом образцового содержания". – Нечего незаслуженно украшать себя такими надписями.

Они шли по улице и срывали таблички с домов и заборов.

– Так много образцовых, – сказал, запыхавшись, сценарист, – просто не верится. Целый город просится в киножурнал…

– О кино мне больше не говори, – сказал режиссер.

– Мы же решили: кино больше делать не будем…

– Будем, но только настоящее, – сказал сценарист, – мы ведь так решили.

– Да, – подтвердил режиссер, – только настоящее…

Их ослепил свет автомобильных фар – из тьмы медленно выплыл силуэт машины.

– Милиция! – крикнул режиссер. – Что будем делать с табличками?

Они держали их в руках.

Машина медленно приближалась, на ее крыше пульсировал синий свет.

– Дай мне, – сказал сценарист. – Иди вперед и не оглядывайся… Подумаешь – милиция…

Машина медленно проехала мимо и свернула в ближайший переулок.

Маленькое здание вокзала, почти не видимое из-за деревьев, тонуло во мраке. Из крана текла монотонно журчавшая вода, перрон был пуст, хромая собака перешла через железнодорожные пути и скрылась в темноте.

Сценарист и режиссер постояли немного на перроне, заглянули в зал ожидания – там никого не было, затем постучали в окошко кассы.

– Дайте нам билеты! – кричал режиссер. – Билеты до Софии!..

– Спят, – сказал сценарист.

– Безобразие! – возмутился режиссер. – Весь город спит. Гостиница спит, люди спят, вокзал – и тот спит. Как допускают такое!..

– Спящее царство, – сказал сценарист. – Спят царедворцы, спят собаки, даже мухи спят. Застыв в воздухе.

– Одна собака не спит. Она только что прошла мимо.

Сценарист последний раз постучал в окошечко и махнул рукой.

– Поедем без билетов. Это нас не остановит.

– Вперед, на поезд! – сказал режиссер.

– Они направились к четырем товарным вагонам, стоявшим у первой платформы. Переходя через пути, режиссер споткнулся и упал. Керосиновая лампа разбилась. Он обжегся, выругался и стал трясти от боли рукой. Сценарист помог ему подняться, стряхнул с его брюк пыль, и они пошли дальше. Подошли к вагонам и стали осматривать их.

– Если я не ошибаюсь, они товарные, – сказал режиссер. – Даже нормальных вагонов в этом городе нет. Только товарные!.. А что это такое у меня на руке?

Оказалось, что это кровь. При падении режиссер порезался. Сценарист достал носовой платок, перевязал ему руку, потом развязал и сказал:

– Сначала нужно продезинфицировать рану, чтобы не было заражения крови.

– Я не вижу поблизости дежурной аптеки, – сказал режиссер. – И вообще, очень сомневаюсь, есть ли вообще в этом городе аптека.

– Помочись на рану, – сказал сценарист. – Пока будем искать аптеку, опоздаем на поезд.

– Как это так – опоздаем на поезд! – возмутился режиссер. – Я буду стоять здесь до последней капли крови.

– В этом нет необходимости, ты только помочись на рану, чтобы продезинфицировать ее.

– Ты прав, – согласился режиссер.

Он отвернулся и стал дезинфицировать порез. Потом сценарист перевязал ему руку своим носовым платком и похлопал его по плечу.

Они сели на рельсы, поставили на землю лампы, положили рядом таблички и стали дожидаться поезда. Было темно. Пахло железом, дымом, шлаком, где-то за железной дорогой нестройно квакали лягушки. Сценарист и режиссер молчали, прислушиваясь к ночным звукам.

– Сидим на рельсах, как Анна Каренина, – вдруг сказал сценарист, – и ждем, когда придет поезд.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил режиссер.

– Я же сказал – сидим, как Анна Каренина.

– Я подумал, что это намек, – сказал режиссер.

– Какой намек? – не понял сценарист.

– Ладно, ладно, будем сидеть. Уже и кровь пролита, назад возврата нет.

– Назад возвращаться нам нельзя ни в коем случае… Знаешь, сколько раз мне хотелось взять шапку в охапку и… Но не мог решиться. Но на этот раз – железно.

Так сидели они на рельсах маленького вокзала и разговаривали. Ночь медленно отступала, повеяло утренней прохладой.

Рельсы загудели, послышались стук колес, паровозный гудок, подошел поезд.

Они сели в последний вагон, с трудом закрыли за собой дверь.

В предрассветном сизом тумане горела керосиновая лампа, забытая у железнодорожного пути. Дрожащий огонек все больше и больше удалялся, мигал и наконец совсем растаял во тьме.

Сценарист и режиссер шли по вагону.

В пустых купе по полу, звеня, катались бутылки из-под лимонада, несколько пассажиров дремали, укрывшись с головой пиджаками, ветер, врывавшийся в открытые окна, трепал занавески.

Они вошли в купе, сценарист бросил таблички с надписью "Дом образцового содержания" на сиденье, опустил окно, и струя свежего воздуха ударила ему в лицо. Поезд шел на большой скорости, ветер лохматил волосы, заставлял щуриться.

Светало, за окном замелькали, перемежаясь с черной вспаханной землей, желтые поля неубранной кукурузы. В купе становилось все светлей.

Разговор не клеился, и вскоре они умолкли. Каждый уставился в одну точку, погруженный в свои мысли.

Холодный воздух освежил их, они почувствовали голод. Но в поезде не было вагона-ресторана, да и время раннее, нужно было терпеть до большой станции.

Колеса мерно постукивали, поезд пересекал маленькие речки, ехал вдоль зарослей акации, в окне мелькали телеграфные столбы…

Большая река с ее островами в осеннем уборе, с ее баржами и рыбацкими лодками осталась далеко позади. Позади остался и спящий городок. Наверное он уже просыпался, потихоньку, не волнуясь. Равнина, разлинованная стройными рядами лоз бесконечных виноградников, казалось, была накрыта ими, словно сетью…

Голод мучил их все больше, к тому же хотелось пить, а поезд летел вперед и вперед. В купе, кроме них, никого не было. Чувство голода, давно забытое, не испытываемое ими вот уже лет тридцать, усиливалось.