Владимир Соколовский - Твой день и час

Когда Михаил пришел по распределению в милицию, там еще царил на следствии тот самый тип, ставший к тому времени полковником — Телятников. Но город курировал его заместитель, Глущак, и встречаться им не приходилось. А потом телятниковская жена, преподаватель химфака, попалась на взятках, каких-то манипуляциях со вступительными экзаменами, и ему пришлось уходить — не спас даже срочный развод — на пенсию. Место занял молодой Вася Надеин, из старших следователей управления.

Такое вот получилось НАДО.

Соседом по купе у него оказался армейский старший лейтенант Серега. На радостях, что есть с кем скоротать время, они принялись дуть захваченную тем и другим в дорогу водку, толковать по душам. Сосед был холостой, в армии ему, по разговорам, жилось неважно, неприкаянно, и Носов, жалея его, стал уговаривать парня уволиться и поступить на службу в милицию. Ведь сохраняются звание, выслуга, и не так сильно зависишь от воли начальства в выборе места службы, и так далее. Можно окончить заочно ту же академию — в милиции куда проще в нее поступить, чем в армии. И еще много доводов он приводил — и Серега соглашался, мотал головой: ну конечно, надо уходить в милицию. Ну ее в баню, эту электрогазовую роту (он служил на аэродроме), тесное и шумное офицерское общежитие.

Носов убеждал парня с таким пылом, и самому ему в эти минуты казалось, что ничего на свете нет лучше и благороднее милицейской службы.

На рассвете проводница разбудила его: «Вставайте, подъезжаем». Поезд был проходящий, следовало торопиться.

Он сразу отправился в райотдел: тот находился в семи-восьми минутах ходу от вокзала. Домой идти не было желания: спать уже не хочется, торчать там одному — тоже мало удовольствия. А на работе столько дел! Притом — послезавтра и так праздник, успеется еще с отдыхом. Тем более что он избавлен в эти дни от дежурств.

Увидав в большом окне дежурки Колю Мельникова, за ним — лежащую на полу, опрудившуюся Иванову, еще дыбавших там одутловатых типов — он ощутил радость и облегчение: все было знакомое, обычное, как всегда.

— Здоров!

— Привет, — откликнулся Коля. — Ты чего сегодня так рано?

— Я с поезда, Коля. Во Владимир ездил, в командировку.

— Хорошо тебе. Я вон за город выберусь — так и то ног от радости не чую, а он — в такую аж даль нашел время скататься. Ну и как оно там?

— Да тоже ни хрена хорошего.

— По тебе видно… Иди хоть умойся, побрейся, а то весь заплыл, глаз не видно. Чаю пожуй, или пасты могу дать, чтобы перегаром не пахло.

— Я сейчас заварочки покруче соображу… А кому, собственно, какое дело? Вообще имею право не выходить сегодня, не железный. Ты вот что лучше скажи: Балина задержали?

— Нет. Сгорел твой Балин и дыма не оставил. Я с участковым разговаривал вчера: дескать, по слухам — появляется он в поселке, но где живет — черт его знает! Был как-то у сожительницы, трезвый, посидел, ее не трогал, с пацаном даже поиграл — и смылся опять. Так-то он не безобразничает… Может, и дело прекратить?

— Как его прекратишь, если мы уже местный розыск объявили?

Вот же вышла ерунда с этим Балиным! Пожалеешь так человека, доверишь вроде, а вместо «спасибо» — чернейшая неблагодарность. Что вот погнало его из дому, заставило скрываться? Ведь и грехи-то не так велики — ну, схлопотал бы два-три года химии — подумаешь, беда! Люди подольше сидят, и ничего. Из-за бабы… ну точно что ерунда! Как вот его найти, поговорить хотя бы? Еще натворит чего-нибудь, не дай Бог, отвечай тогда… Ладно, что Ваня Таскаев не добрался покуда до этого дела — летели бы уже молнии, гремели громы небесные. «Поч-чему не арестован сразу?! Вам с вашим либерализьмом, понимаете, товарищ Носов, давно уже не место на следствии!» Что ж, не место так не место, не больно и надо… Только вот беда: никто почему-то не торопится увольнять — похоже, уйдешь только тогда, когда капитально зависнешь на крючке у блатыг, подобно Борьке Вайсбурду. Хорошо — хоть у него самого появилась надежда смыться через аспирантуру, надо держаться за эту возможность, очень она хороша…

Зашел в кабинет — ну, здравствуй, родная казенная конурка… Побрился, умылся, заварил крепчайшего индийского чаю — Фаткуллин всегда держал в своем столе несколько пачек — доставал через жену-завмага. Сразу поднялся тонус, — лишь глаза ломило. Перебрал лежащие в сейфе папки дел — да, тут тоже только начать да кончить… И — ощущение пустоты. Так стало пусто без Борьки Вайсбурда, Фудзиямы!

В конце февраля освободился из заключения парень, с которым Борька дружил еще с дошкольного возраста: они жили в одном доме, вместе ходили в садик, учились в одном классе. Вместе поступали в политехнический, оба были отчислены после завала первой же сессии. Полтора года работали на заводе, подали заявления на юрфак — Борька сдал нормально и поступил, а друг срезался на экзамене и осенью ушел в армию. Когда вернулся, Фудзияма учился уже на третьем курсе, — но встретились они с шумом, с гамом, месяц пили, затесывались в какие-то притоны — товарищ стосковался по гражданке, да и характером был, видать, неспокоен. Потом они угомонились, Борька снова взялся за учебу, демобилизованный воин устроился по армейской специальности — радиооператором в аэропорт. Но гражданская, нестрессовая жизнь уже плохо давалась ему, невдолге он устроил грандиозную драку в ресторане, там одному лейтенанту проломили голову — в общем, другу отвесили три года реального срока, безо всякой химии, отбыв их, он вернулся в город еще более дерзким. И первый его визит был, разумеется, к старому соседу, школьному корешу. То, что он работает в милиции, следователь, не имело для освободившегося особенного значения — слишком многое связывало их, чтобы обращать внимание на такие пустяки. И Фудзияма безмерно обрадовался возвращению товарища, они пили в его комнатке день и другой (жена Вайсбурда, покричав и поплакав, забрала дочь и ушла к родителям). Затем потащились по притонам, выискивать которые был большой мастак его товарищ. В одном из них ввязались в большую карточную игру с некими блатными типами. Борьку приятель оберегал, не давал ему проигрываться, зная, что ему неоткуда взять денег, — зато и сам он, и остальные рубились отчаянно, разбегаясь только по утрам, да и то не всегда: иной раз игра шла сутками, ставки были высоки — чтобы обезопасить Борьку, друг детства поил его водкой, подкладывал ему кого-нибудь из крутившихся тут же баб. Выплыв из этой одури, Вайсбурд бежал на работу, что-то там делал, зарекался опять появляться в притоне у честных воров, но наступал вечер — и он снова оказывался среди них, срывал банк или проигрывал, покуда игра шла по маленькой — а после суетился около стола, мешал, подначивал, получал по морде; пил водку в углу с изжеванной марухой, затем барахтался с ней на трескучем, старом, дрянном диване. Тем временем сведения о нем по оперативным каналам перекачивались в управление и ложились на служебные столы. Уже и комиссия по личному составу занималась им, а он все ничего не знал и продолжал прежний образ жизни.