Владимир Соколовский - Твой день и час

— Тяжко мне, Миша… Жизнь идет, и все время какая-то чушь на вороту виснет. Я вот спрашиваю себя иногда: чего же ты хотел? Майор, начальник отделения. Вроде как все по делу. Но ведь я — ты пойми — всю жизнь, с детства еще, мечтал с неправдой бороться. Мы с товарищем даже клятву на крови в восьмом классе дали: мол, посвятим себя, то-другое… Ну, товарищ спился, умер уже, а я вот — иду, как блаженный, тетеревом токую… Но, чтобы неправду выявить и побороть, надо и свою концепцию правды иметь. Причем — лучше, когда человек сам выработает ее, выстрадает. Но — мало и этого. Надо найти все тайники, где эта неправда может быть рождена, высветить их, убрать… Вроде бы наше общество должно быть к этому готово. А на деле что получается? Только честный — да необязательно честный, просто заинтересованный — человек к такому тайнику подобрался, выключатель нащупал, его сразу по кумполу — хрясь! И пошла молотить машина. Причем та самая, что по идее, по задуманной структуре, должна была бы, наоборот, оказывать ему полное содействие. Все впереворот получается, вот штука-то… И молотит она меня, молотит, молотит… Однако обрати внимание: молотит и в глаза заглядывает: подчинись, мол, подыграй, подмахни, чего тебе стоит?.. Тогда все будет, не обижу. А я не хочу. Не могу. Ну, не та натура. Не сознание даже — физиология не та. И что теперь делать? Уйти? Куда? Да и что толку — если я все равно эту неправду буду искать, и все меня будут гнать и уничтожать? Значит — один черт… И здесь-то мне уж падать — ниже некуда, разве что в дежурные. Такие вот, Миша, мысли…

Такие вот были мысли. С ними ты и ушел, майор Пелевин. В мир иной.

Да… Недаром, видно, была тяжесть на сердце, когда утром возвращался домой. Предчувствие, что ли?..

И все равно — дурость. Нашел, называется, выход…

— Тоже мне — Венька Малышев! — произнес Носов, резко мотнув головой.

— Че-го? — заинтересовался Блынский. — Какой Венька? Кого ты имеешь ввиду? Что за человек?

— Да… — следователь скривился, повернулся и пошел в скверик.

Лилька молчала. Лицо у нее было скорбное, испуганное. Михаил взял ее за руку:

— Ладно, успокойся. Майор наш один… житейские дела, знаешь! Бытовые неурядицы, то-се… Везде ведь бывает такое.

В самом деле — не толковать же ей обо всей подноготной. Не время, не место… Вообще незачем.

На площади уже ухал военный оркестрик. Народ все шел и шел…

«Айда, ребята!» — Носов потянул за собою жену и сынишку. Появились солдаты внутренних войск, образовали ровные цепочки. На середине площади люди стояли еще не очень густо; Михаил огляделся. За трибуной, на здании проектного института, под огромными портретами Ленина и Сталина висели портреты поменьше: Брежнев, Суслов, Молотов, Жданов, Устинов, Гречко. Окружающие стояли тихо, вполголоса переговариваясь между собой.

Оркестр приглох, — на трибуну стали подниматься люди: штатские, военные со сверкающими погонами; горели награды и значки. Тут же грянуло сзади: «Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут!.». Народ сдвинулся еще теснее. Вдруг кто-то больно ткнул Носова в бок, — он оглянулся и увидал Феликса, гитариста, физика-лирика. Вид у того был смурной, он напряженно улыбался. Ернически поздоровался с Лилькой: «Здравствуй, милая ты наша! Заступница, хлопотунья…» Скалясь, сделал «козу» Димке: «И ты здесь, юное дарование! Прекрасная традиция, друзья мои: на всенародные торжества — всей семьей!.». — «И ты тоже присоединяйся к нам, Феликс!» — защебетала Лилька. «Да ну… я случайно здесь, пробегом, я ведь не любитель манифестаций». — «Мы тоже не ходим на демонстрации, — сказал Носов. — Но День Победы… как-то всегда стараемся…» Феликс усмехнулся: «Ну-ну… и что же ты лично на нем отмечаешь? Салютуешь, так сказать, своими трудовыми успехами? Или… по чисто служебным надобностям сюда ходишь? Как вон те, сослуживцы твои, в мышиных мундирчиках? Поддержание порядка изнутри, а?.. Х-ха-а!.. Пистолет-то с собой? Не забыл?.». — «Как раз сегодня забыл, — сипло, с трудом ответил Носов. — И — ох, как жалею! Был бы с собой — я бы тебя, сука, безо всякой жалости сейчас хлопнул!» — «Даже так? Поди ж ты, какие, оказывается, строгости…» У следователя заломило от ненависти глазницы, он мучительно, через дрожь всего тела жалел теперь единственно о том, что нет с собою ножа: засадить в податливую плоть, повернуть, чтобы уж — никакого пути назад… Мысль, что можно обойтись просто кулаком, даже не мелькнула у него. Феликс схватился неожиданно и моментом исчез. «Мелкий бес, — подумал ему вслед Носов. — Мелкий бес…»

Лилька дернула его за руку.

— Да ну его, Мишка, дурака, — сказала она. — Наплевать и забыть.

Он благодарно поглядел на нее.

— Все твои друзья меня не любят, — пожаловался он. — Словно я… палач какой-то. Словно бы на мне клеймо, ей-богу. А что я плохого делаю? Служу, да. В милиции. Ну и что? Я юрист. Восстанавливаю справедливость. Как и они, закончил университет. Почему же я для них — человек второго сорта? Ну да и пошли они все, верно? Тоже мне — элита, пфу!.. Моя профессия нисколько не хуже любой другой.

— Ну конечно! — мирно согласилась Лилька. — Нисколечко не хуже. Только ты вот что: в аспирантуру давай поступай. Все сразу встанет на место, увидишь… Тогда и Феликс к тебе совсем по-другому станет относиться.

— Больно нужно мне его отношение…

Над площадью уже вовсю разносились умноженные микрофонами голоса ораторов. Размахивая руками, они кричали о победе в великой войне. Носову пришло в голову, что поставь сейчас туда Фаткуллина, или его друзей-фронтовиков, или даже Ваню Таскаева — любой из них точно так же закричал бы стертые, тысячи раз тверженные другими слова, шуршал бы бумажками на трибуне, боязливо оглядываясь на стоящее рядом высокое начальство…

Снова взревел оркестр, асфальт задрожал от дробного армейского шага: шло в парадном строю военное училище. Димку толкнули, он накуксился; Носов посадил его на плечи. Люди с трибуны спускались и шли в широкую боковую улицу. И сразу же туда, за ними, двинулась толпа. Милиционеры пытались сначала сдержать ее, но это было бесполезно: с площади вталкивались новые и новые люди, заполняли улицу, и передние — нерешительно сначала, затем все увереннее, обгоняя спустившихся с трибуны — двинулись вперед, к военному кладбищу. Дальше все стало неуправляемым: просто улица заполнялась и заполнялась, и образовывалась единая колонна, единый поток. Так же вытолкнуло туда и Носовых, — какое-то время они метались, ища свое место в движущейся лаве; найдя его, тоже зашагали вперед: сначала тихо, затем — все ускоряя и ускоряя шаг. Люди рядом с ними шли молча и сосредоточенно. Звуки далекого, оставшегося на площади оркестра ударяли в спину. Кто-то в рядах включил магнитофон, захрипел Высоцкий: «Всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час пехоте передышка…» Туда кинулись идущие сбоку колонны милиционер и парень в штатском; певец умолк. На подходе к кладбищу уже не шли, а бежали, Михаил слышал со всех сторон запаленное дыхание. Старики и инвалиды вываливались на обочины, злобно глядели на бегущих мимо. И вдруг все встало: кордон солдат и милиции преградил вход на кладбище.