Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

— Это не моя, а Андрюхи, комбайнера, он оставил! — залыбился Васька, поднимаяь. На лице его не было ни малейших признаков раскаяния. — Мне что, я выключу! Только с ней веселей.

— Не хватит ли тебе веселиться-то? — прикрикнул Зюлев. — Вон, повеселился… Гляди у меня! Живо в мастерские загремишь, только узнаю еще… Слушайся Валерия Львовича. Я заеду часа через два.

Машина запылила обратно, а Локотков с Васькой полезли на комбайн.

— Я кожух-то отвернул, а что дальше делать — не знаю.

— Не знаю… А учили чесу?

— Дак мы больше в теории… Я бы сам все поотворачивал, конечно, да боюсь — сломаю какую-нибудь штуку, потом еще больше ругаться будут…

Вдвоем они отсоединили диск со сгоревшими накладками. Локотков оглядел его:

— Да, крепко ты приложился… Аж металл посинел. Надо в мастерские ехать, клепать по-новой… Давай теперь Мишу с машиной ждать.

Они спустились к ручейку, ополоснулись, и сели в тени под ивой.

— Слышьте, Валерий Львович, — сказал пэтэушник, — мне ребята говорили, только я не понял. Вы кто — кандидат или депутат?

Локотков поглядел в голубое небо, на легкие облачка.

— Если уж быть до конца точным, то — депутат в кандидаты. Понял, усвоил?

— Аха…

— Так и запомни.

— А… что это такое?

— Все тебе надо объяснить. Это большой человек. Ты в мастерских мой портрет на Доске почета видел?

— Видел.

— Вот это то и есть. Учись, старайся, и тоже станешь таким. И не растыкай лишку, давай включай лучше свою оралку.

Васька ткнул кнопку — и заколобродил голос в маленьком черном прямоугольнике:

— Найди-ка, Васька, чего-нибудь повеселей, — устало и равнодушно сказал Локотков. — Ишь, раскукарекался тоже…

В мастерской они наклепали диск, поехали ставить его на комбайн. Там же, в поле, Миша опробовал сцепление и остался доволен. Обратно на работу Валерий Львович не стал возвращаться, попросил инженера завезти его прямо домой. Сегодня у него был святой день: баня.

Жил он теперь с Таней и двухлетним сынишкой Вадиком в добром пятистенном доме, выстроенном трудом и заботами больше тестя, Васьки Палилки, после женитьбы Локоткова на Тане. А из школы в мастерские он ушел сразу, как только решил жениться на ней. Что травить душу! Да и ради чего? Работа пошла у него сразу, начальство было им довольно. Дома — тихо, покой, спокойная и добрая Танина душа. Житейские маленькие заботы. И так день за днем плывет над головой. Школа как-то сразу отделилась от него, и он почти забыл, что работал в ней.

Дома его встретила Таня. Она была опять беременна, и работала на легком труде, в совхозной столовой.

— Валера, ты за вениками-то побежишь?

— А я нарвал. Я у Закамени был, там березки хоро-ошие…

— Ага, хорошие! Там еще ключик есть, такая вода вкусная! Знать, так посуду бы тебе дала… Ну, отдохни да иди! Пока там жарко. А мы уж с Вадькой после.

— Ты гляди, осторожней там, береги себя!

— Ну, что ты, Валерик…

Никогда не шумит. Всегда спокойная. Нет, повезло ему с бабой. Ну, так ведь и он не из крикливых. И начальство ценит его в первую очередь за неторопливую рассудительность. Что Вешкуров — сам директор совхоза знает ему цену! И не раз звал работать кем-нибудь в контору. Но Локотков сам не идет — в мастерских ему покойнее, отвечаешь только за себя, за свою работу.

Часа через два, вдоволь напарившись, нахлеставшись березовым веником, напившись холодного квасу, он выходит, легкий, на улицу, и садится на лавку перед палисадником. Скоро к нему подбегает чистый, вымытый Вадик, и садится рядом.

— Вот Буско идет, — говорит Вадик. — Он утром мышку поймал.

— Ты видел?

— Мне мама сказала.

— Аха…

— А ты, папка, Анитипиных знаешь?

— У речки живут?

— Аха… У них петух клевачий.

— Что, клевал тебя?

— Не, он Верку, из нашей группы, клевал.

— Аха…

Открывается дверь дома напротив, выходит на крыльцо сосед Алешка, механизатор.

— Львовичу-у! С легким паром, что ли?

— Привет, Алексей. Спасибо, спасибо, Алексей.

— Ты сцепление-то у Андрюхиного комбайна делал? Курсант-то нарушил?

— Ну их к черту! — опять сердится Валерий Львович. — Почему они должны ломать, эти районщики, а мы — делай? Они ведь работу-то нам не оплачивают!

— Хе-хе-хе… Они тебе премию выпишут! Хе-хе-хе…

— Жди, выпишут…

— Сегодня, слышь-ко, говорят, хек в магазин привозили! Твоя купила? Моя опоздала…

— Я не знаю, не спрашивал.

— Ну, да столовским-то все равно, наверно, досталось! Поделился бы, а?

— Посылай свою, пускай сами договариваются, ну их к шуту…

— А в баньку-то, Львович, один теперь ходишь? Хе-хе-хе…

— Она ведь у меня в положении…

— Ну, а я че и говорю! Хе-хе-хе…

Темнеет небо, пустеет улица, а Валерий Львович все сидит на лавочке. Вадик перебирается к нему на колени, и спит, посвистывая носиком. Слух и зрение Локоткова обостряются, ни одно движение, ни один шорох не пройдут мимо его внимания. И вот от реки поднимается высокая, худая, нескладная фигура. Это учитель физики Борис Семенович идет домой с рыбалки. Путь его лежит в стороне от лавочки локотковского дома, и Валерий Львович не может окликнуть его — боится разбудить сынишку. Да и о чем им говорить? Наконец учитель сам по белой рубашке замечает его, — машет рукой, хрипит что-то невнятно, и удаляется своей дорогой. И на душе у Локоткова снова делается больно, тяжело.

Слезы ненависти, бессилия что-то изменить подкатывают к горлу; Локотков трясет и крутит головой. Проклятая судьба, как ни успокаивай себя размышлениями о простоте и покое здешней жизни! Стоило любить науку, лезть вон из шкуры, превозмогая всяческую боль, чтобы теперь тратить время на разговоры, завезли ли рыбу в сельповский магазин!..

Таня в открытое окно зовет его домой, — он отвечает ей хриплым тягучим мыком. Она замолкает — знает, что в такие минуты мужа лучше не тревожить.

Ничего. Кто сказал, что все потеряно? Конечно, с ним самим завязано накрепко, навсегда, и никуда теперь не денешься. Но растет ведь Вадик, и вот еще кто-то должен появиться… Дети — вот последний и единственный шанс вернуться. Надо только научить их любить Историю так, как когда-то любил сам. Дальше — пусть идут своим путем. Он будет сбоку, сзади — рядом. Он подстрахует, подскажет, остановит в нужный момент. Он еще отыграет его, свой шанс.

Он еще придет к ним, и покажет, чего стоит.

Пускай не сам.

В конце концов, это не главное.

«Король Лир», акт IV, сцена 1.