Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Все же человек, не бывавший в Афгане, хоть в каких развойсках он ни служи, слабоват против тамошнего ветерана: и нервы хуже, и пытки, предлагаемые на выбор, кажутся настолько леденящими, что язык сам начинает выбалтывать то, что положено крепко скрывать. К утру весь расклад был уже на руках: как, почему взяли Зою с Васей, какую и как приняли они смерть, кто мучители, из-за чего разгорелся сыр-бор… Впрочем, не все было интересно Федору Иванычу: какое-то письмо, картина, клад… что за чепуха! Ему гораздо важнее было рассчитаться с подонками, нежели вникать в эту запутанную историю. Действительно: какая история может перевесить человеческую жизнь?

— Теперь мне важен результат, — сказал он Поепаеву, выслушав подвывающего от страха Опутю.

— Результат бывает разный, — заметил Вова. — Ты, как говорил в нашей роте один одессит, хочешь устроить им вырванные годы?

— Нет, — последовал жесткий ответ. — Я хочу устроить им вырванную жизнь.

На берегу пруда они выпили через горлышко, словно воду, бутылку «Распутина», кинули пустую посудину, разогнав плавунцов; тупо глядели, как она погружается, булькая и пуская пузыри.

— Слушай, Иваныч, — сказал прапорщик. — Ты вот говорил как-то, что всякий преступник — дурак. Что, и доныне так считаешь?

— А конечно! Кто, как не дурак, будет такую малую цену за свою жизнь становить? Нет, не дорога она ему.

— А тебе?

— Зависит от обстоятельств. Были бы живы Зойка, да Васька, родили бы они мне внуков… — он заплакал в голос, уткнулся в землю лицом. Поепаев подошел к связанному Опуте, пнул его в бок и покатил к бережку. Столкнул в воду, сам вошел в нее по колено, и, перевернув дрыгающееся тело спиной кверху, вытащил кляп. Вокруг головы забурлило. Наконец воздух вышел из легких, Никола дернулся в последний раз и замер. Вова разрезал веревки, кинул на берег. Навязал и натолкал в одежду камней, и жердью притопил труп в водорослях.

— Раки моментом сожрут, — заметил он. — Пошли, Иваныч.

Дмитрий Рататуенко сидел в кабинете и читал статью о себе в областной газете. «Тот, кто нужен обществу». Хм. Вот ведь какой молодец мужик, что лежит в здешней больнице! Теперь уже можно начинать всерьез биться за место, теперь уже совсем другой коленкор. Надо же, раньше прозаики и поэты были для него лишь делателями строк, приносящих эстетическое удовольствие. Оказывается, этот дар можно использовать и для иных целей, и очень больших! Чем же отблагодарить этого дядю? Деньги — слишком грубо, явно, рассчитано не на тот тип личности… А, да, его же убивали, угнали «мерс»-шестисотку. Тачку уж не найти, конечно, и ребят тех не найти, а если даже найдешь — может статься себе дороже. Нет, надо подарить ему новый. Причем не ждать, когда кончится вся эта мутотень с выборами, а прямо сейчас, независимо от исхода: ковать, ковать железо, пока он еще здесь, привязать туже, чтобы потом, когда понадобится снова, не трепыхался особенно.

Он расслабился, взял книжку со стола.

Интересно, как дела в этой Потеряевке? Должен явиться Опутя, доложить обстановку — где-то задержался, верно… Впрочем, теперь завертится такая каша с предстоящими выборами — будет не до него. Ставка высокая, можно вообще оказаться на самых верхах. Ну, подождет… Странно как-то исчез в тех краях Павлик Посяга… ну, вообще-то он был пацан с придурью, любитель пошляться по лесам, по горам и долам, пожечь костры, попеть дурацкие песни… Может, ушел, и шляется до сих пор? Что ж, придется воспитывать.

Под окном возник шум, послышались голоса. Митя распахнул створки, выглянул. Тип в сандалиях на босу ногу, пумовских трико и застиранной армейской рубахе топтался на освещенном окном пятачке и матерился пропитой старшинскою глоткой:

— А я говорю, ептать: был жук, был! Ну я же не дурак, пойми, еж твою в душу ети, я же чувствую: рогач, ну натуральный, в селезенку его, в распропаскудскую душу!.. Ты огляди, Иваныч, местность: может, он еще тут, маму бы его батальоном иметь!..

Кажется, из военкомата, какая-то мелочь. А тот, рядом? Немолодой, лица не видно… Может, прячет? Нет, с подобной публикой у него счетов быть не может.

— У вас проблемы, мужики? Вы как сюда попали, вообще? Пост же на входе, человек дежурит. Как он вас пропустил?

Постовой, Сивый, лежал в своей будке, связанный и с кляпом, как дружок его Опутя перед тем, как стать неодушевленным. Но вот дальше-то вышло все не так, как предполагалось, совсем не так! Дальше они должны были проникнуть в здание, затем — к двери Рататуева кабинета, и сказать, что прибыла бригада «Скорой помощи», по сигналу прохожего, увидавшего человека, лежащего возле входа в усадьбу. Похоже, это охранник, с признаками отравления. Не выйдет ли хозяин, не посмотрит? И схватить, едва Митя отворит кабинет. Вообще риск был: ну как он позвонит предварительно в «скорую», и попытается выяснить, был ли вызов? Тогда надо успевать делать ноги, прихватив Сивого, и ждать иного случая.

И вот явись же тут, об это самое время, жук-рогач! Не спалось ему, окаянному: зацепился где-то за Вовин сандаль и полез по ноге. И надо же, чтобы именно это существо оказалось тем единственным существом на свете, которого прапорщик Поепаев боялся досмерти. Обнаружив его присутствие на ноге, Вова отнюдь не завизжал: для столь тонких звуков его голосовой аппарат просто не был приспособлен. С емким кваком он прыгнул на четвереньки и побежал, взлягивая обеими ногами, подобно прыткому жеребцу. Затем, вскочив, принялся изрыгать мат.

— Это еще что за цирк? — возмутился Рататуй. — Вы что себе позволяете? Имейте в виду: это частное владение, вас могут застрелить, и никто не станет отвечать!

Наверно, такими словами все же можно кого-нибудь образумить, — однако произносить их при прапорщике Поепаеве вряд ли следовало: Вова тут же забыл о происках коварного жука-рогача, и ухватисто цапнул Митю за запястье.

— Эй, Иваныч! Это тот самый хмырь, или же не тот? Может, мы его здесь и прихватим, чего под дверями-то топтаться?

Спутник его повернул голову, и Рататуй узнал майора Урябьева, бывшего начальника районной уголовки, знакомого еще по юным криминальным годам. Он дернулся, пытался отпрянуть, — однако военный человек знал свое дело туго: не ослабляя зажима одной рукой, другою он ухватился за подоконник, рывком заскочил на него, — и оказался в комнате возможного депутата и любителя изящной поэзии.

— Стоять, гад! — пресек он попытку Рататуя дотянуться до телефона. Вырвал шнур, кинул аппарат в угол. Пыхтя, через подоконник перевалился Федор Иваныч, упал кулем. Вова прикрыл окно, задернул шторы. Митю по-быстрому увязали, бросили на ковер.