Питер Хёг - Ночные рассказы

Когда Королевская больница обнародовала сообщение об эпидемии, страна замерла от ужаса и продолжала оставаться, неделя за неделей, в состоянии беспросветного отчаяния. Казалось, что даже мысль о болезни, ужасное предчувствие того, во что могут развиться эти двести случаев, сама по себе была заразной. Казалось, что все врачи, больницы, родильные дома и дезинфекционные станции в стране, весь этот грандиозный аппарат физического здоровья сам стал немощным. Как будто нация больше не могла жить с сознанием того, что не удалось победить смерть.

Находясь в таком состоянии, вряд ли кто-нибудь мог как-то отреагировать на решение Вадена. Ни один член правительства, даже, наверное, ни один человек в Дании, не мог не согласиться с тем, что эгоистичная самоизоляция Вадена — это единственно возможный разумный поступок перед лицом анархии грозной болезни.

За всё время, пока город был закрыт, он только раз принял гостей. На четырнадцатый день после того, как была выставлена охрана, Кристофер со своего наблюдательного поста увидел, как большой галеас бросает якорь у входа в гавань и подаёт сигнал о том, что просит прислать на борт лоцмана. Лоцман не появился, а вместо этого на флагштоке гавани появился сине-белый сигнальный флаг, означающий «Нет», а затем Ваден медленно и решительно подтвердил сигнальными знаками свой отказ. Тогда с галеаса спустили на воду небольшой баркас из лакированного красного дерева с украшенной балдахином каютой в передней части и сверкающим на солнце медью и латунью паровым двигателем на корме. У крайнего пирса баркас встретили начальник порта, Николай Хольмер и четверо вооружённых солдат, и даже Кристофер удивился, когда лодку не отправили сразу же назад, а после длительных переговоров она вернулась к галеасу, после чего из гавани вышло одно из лоцманских судов Вадена и провело судно к причалу, совершив таким образом непонятное нарушение карантина.

Несмотря на флаг с раздвоенным концом, судно не принадлежало королевскому дому. Называлось оно «Аланда Глайм», и на борту его были животные, артисты, рабочие и дирекция Цирка Глайма, самого знаменитого цирка в европейской истории. В конце прошлого столетия, по случаю особого представления во дворце Фреденсборг для Кристиана IX и для европейских родственников королевского дома, король дал разрешение этому цирку, который объехал по морю всю Европу, поднимать королевский флаг, поскольку все признали, что это своего рода плавающее королевство, Ноев ковчег единственного вида искусства, любимого всеми слоями общества.

Директор этого цирка, сам господин Глайм, был одним из пассажиров баркаса. Вторым был пожилой человек с седыми усами и выразительным лицом. Это был карлик, ростом лишь метр и двадцать сантиметров, но слава его, как говорилось на плакатах цирка — а плакаты Цирка Глайма не содержали преувеличений, — гремела от мыса Доброй Надежды до самого севера Ботнического залива. Это был клоун, перед которым преклонялся весь мир, — месье Андрес.

Месье Андрес объединял в своём лице простоту циркового клоуна с самым прекрасным европейским образованием. Родившись в состоятельной венгерской семье, жившей в изгнании, и воспитанный в Южной Европе, он вырос космополитом. Он получил классическое образование, рано решил стать священником и, как говорили, почти закончил обучение в иезуитском колледже, когда непреодолимая тяга к музыке привела его в знаменитые итальянские консерватории. Несмотря на малый рост, у него оказался сильный голос. Несколько композиторов специально писали партии для контр-тенора этого лилипута, пока он не покинул оперу, чтобы заняться дирижёрской деятельностью, и пока все не осознали, что от этого маленького, но совершенного тела исходит музыкальный магнетизм, заставивший Венскую оперу предложить ему должность музыкального директора, которая оставалась незанятой после Густава Малера. Но месье Андрес отказался. К изумлению остального мира и особенно его семьи, оттуда-то из Вселенной к нему пришла весть, что он должен стать цирковым клоуном. И стоило ему оказаться на арене, как все поняли, что идея эта должна была исходить одновременно от Господа Бога и от его собственного великодушного сердца. Прежде никто даже и представить себе не мог, что этот музыкальный лилипут может быть забавным, по общему мнению, он был создан для того, чтобы в крохотном фраке и в детских лакированных туфельках принимать поклонение концертных залов, но с того дня, когда он вышел на манеж, все поняли, что именно так — в чересчур больших башмаках и в запахах конюшни, а весь остальной мир при этом смеётся сквозь слёзы — мироздание окончательно реализовало свои намерения относительно месье Андреса. Не теряя трогательной простоты клоуна, он брал его маску, делал её более утончённой, увеличивал её детскую наивность, убирал её традиционную злобность, а потом выходил на манеж и покидал его, сотворив некий этюд неотразимой детской неуклюжести.

И вот месье Андрес, человек с таким прошлым и с такой славой, под дулами винтовок обращался теперь с мольбой к Николаю Хольмеру из своей лодки.

В течение трёх месяцев, рассказал клоун, их цирк совершал турне по Балтийскому побережью. Направляясь на юг, они попали в сильный зимний шторм, плоскодонное судно бросало из стороны в сторону, и они вынуждены были лечь в дрейф, чтобы затем сделать попытку отстояться на якоре. Постоянно меняющий направление ветер гнал их то на юг, то назад, туда, откуда они пришли, с ржущими от ужаса лошадьми они двигались со скоростью двенадцать узлов под одними лишь парусами. Из-за плохой видимости они потеряли ориентацию, и, когда впервые появилось солнце и по левому борту показалась земля, оказалось, что это остров Эре посреди опасного архипелага, где могут плавать только знающие эти места капитаны. Судно на самом деле направлялось в Киль, но ради животных и особенно ради детей, детей, которые были напуганы и обессилены оттого, что долгое время не могли взять в рот ни крошки, было решено с попутным ветром идти в Ваден.

Оказавшись в положении, когда приходится отказывать больным детям, и стоя перед этим стариком, который был сердцем европейской цирковой традиции и которому был бы рад любой глава государства, Николай Хольмер сдался и, сделав на сей раз исключение, решил принять гостей. ^Поскольку они, как и мы, находились в изоляции, — думал он, — они также ищут защиты для самых слабых, для женщин и детей».

С прибытием Цирка Глайма новые для жителей города Вадена эмоции сосредоточились в одном центре, которого им прежде так не хватало.

Кое-кто из членов городского совета опасался, что вся эта необычная ситуация и самоуправство города по отношению ко всей Дании приведут к возникновению преступности среди жителей. Они вспоминали истории о средневековых городах, закрывших свои ворота от чумы, жители которых вслед за этим сперва начинали безрассудно прожигать свою жизнь, чтобы потом окончательно спалить её на керосиновом костре разнообразных излишеств, пытаясь втиснуть всё, что они не успели в жизни, в то короткое время, что им было отпущено.