Юрий Мухин - Три еврея

Он добрался до Москвы, до наркомата черной металлургии, но наркомат уже был в эвакуации, оставленный в здании дежурный приказал ему ехать в Новокузнецк. Инженер пошел на вокзал, но на тот день билеты были только в жестких вагонах, а он неимоверно устал, посему взял билет в спальный вагон на следующий день. А когда назавтра его поезд отъехал от Москвы, то вскоре на насыпи они увидели пассажиров вчерашнего поезда — немецкая авиация его разбомбила, и их тела еще не были захоронены.

В Новокузнецке он включился в строительство Кузнецкого завода ферросплавов как главный энергетик, дав очень ценное предложение. Ферросплавные печи на Запорожском ферросплавном были печами Миге — однофазными. Это был уже вчерашний день техники, современными на тот момент были трехфазные печи, вот инженер и предложил строить именно такие печи, поскольку это давало возможность увеличить мощность строящегося завода при том же количестве печей почти вдвое. Но для этого нужны были трехфазные печные трансформаторы, а их в СССР не было, и построить такие трансформаторы было невозможно, поскольку трансформаторный завод тоже остался в Запорожье, и трансформаторной стали не было. И тогда этот инженер предложил перемотать имевшиеся однофазные печные трансформаторы в трехфазные своими силами. Соблазн резко увеличить производство ферросплавов был велик, но и риск был велик — инженер предлагал в условиях строящегося завода сделать то, что можно делать только на специализированном предприятии. Если после его перемотки трансформатор сгорит при включении, то не будет ни вдвое больше ферросплавов, ни сколько-нибудь вообще. Тем не менее, согласие дали, и он начал эту переделку, одновременно руководя как главный энергетик монтажом вообще всего энергетического оборудования завода.

Такие бытовые оценки. Он почти не покидал завод, но ему дали место в общежитии. Пайки были маленькие, но ему в виде премии давали водку, которую он хранил в своей комнате, чтобы в воскресенье обменять ее на продукты. Костюм у него был единственным, поэтому раз в неделю он стирал его в цехе в ведре бензина, чтобы смыть масляные пятна, сушил и более-менее чистым выходил в город. И вот однажды он понес на рынок менять водку, и выяснилось, что в бутылке вода, и его чуть не прибили за обман. Оказывается, его мерзавец-сосед каким-то образом выпивал водку и заливал бутылки водой…

Наконец, к июлю 1942 года первая печь Кузнецкого ферросплавного была готова к пуску. Вообще-то это всегда было очень торжественным случаем, на который съезжалось все начальство и не только заводское, но и областное. А тут инженер уже готов включить печь, а возле нее никого, кроме рабочих. Все начальство сбежало с завода! А вдруг перемотанный трансформатор сгорит при включении? Если ты, начальник или специалист, тут был, то виноват, а если не был, то тоже виноват, но вроде как-то не так — дескать, если бы срочные дела не отозвали, то уж я бы, мудрый руководитель и инженер, аварии не допустил.

Инженер расставил электриков к рубильникам с приказом, чтобы они по его крику немедленно размыкали схему (все же нагрев обмоток трансформатора даже при коротком замыкании требует какого-то времени), и включил масляный выключатель. Трансформатор ровно загудел… Все получилось!

И через полчаса сбежалось все начальство, которое издалека следило за ситуацией, и начало друг друга поздравлять, писать представление к орденам. Но, правда, и этого инженера наградили, причем боевым орденом — «Красной Звезды». А это по меркам 1942 года была очень высокая награда. Достаточно сказать, что мой отец, призванный 23 июня и принявший первый бой уже 28 июня 1941 года, тяжело раненый при обороне Одессы, участник второго этапа Московской битвы, участник Сталинградской битвы, свой первый орден, именно этот — «Красной Звезды» — получил только тогда, когда на Курской дуге в 1943 году поставил минное поле радиоуправляемых фугасов и лично взорвал его под немецкой атакой. Но то, что сделал этот инженер, этого ордена, безусловно, достойно.

Однако я хотел подчеркнуть не только это, я хотел обратить внимание на то, что, как только возникает рискованная ситуация, бюрократы мигом разбегаются с места события, надеясь этим снять с себя ответственность за возможные негативные последствия.

Так случилось и в моем случае с силикобарием.

Для чего наука несколько лет плавила его в полупромышленной печи? Чтобы потом выплавлять его в промышленной. И вот подошло время это сделать, наступил «момент истины» — где оказалась эта наука? Вот то-то!

Итак, барит уже был в печных бункерах, печь № 42 проплавлена — в нее перестали грузить шихту для выплавки ферросилиция и понижали уровень колошника в печи, чтобы быстрее получить новый сплав. Приехали ученые — не приехали ученые, а отступать мне, вернее, нам, было уже некуда. Начальник цеха № 4 А.И. Скуратович (светлая тебе, Саша, память) распорядился, и в печь начали грузить рассчитанную мною шихту. Сначала из печи должен был выходить все еще ферросилиций, получаемый из остатков оставшейся в печи шихты для его получения. Затем промывочные (переходные) плавки, по своему химсоставу — смесь ферросилиция и силикобария, а к утру печь уже должна была давать годные плавки силикобария с содержанием бария где-то от 13 до 18 %.

Однако утром на печи творилось что-то непонятное. Мало того, что она «свистела», т. е. из колошника били свищи, но на колошниковой площадке и на площадке горновых все было укрыто, как снегом, какими-то белыми хлопьями. Открыли летку, и из нее задул факел, который чуть ли не доставал до горнового, а в воздухе закружились эти непонятные белые «снежинки». Мы пришли с начальником химлаборатории, я распорядился как можно быстрее сделать хотя бы качественный анализ этого «снега», поскольку такого явления никто никогда не видел, в том числе и при выплавке силикобария на печи 1200 КВА. Тишкин быстро отобрал пробу и пошел в лабораторию, а мы со Скуратовичем встали перед вопросом, что делать? Внешний вид печи: свищи, глубокая посадка и газящая летка — как будто четко указывали на то, что в печи катастрофически не хватает восстановителя, но я не мог ошибиться в расчетах — из-за неконтролируемого изменения влажности кокса его могло не хватать, но не настолько же!

Но деваться было некуда, и Саня распорядился поднять навеску кокса в колоше и давать добавку кокса на колошник. Позвонил из химлаборатории Петрович: «снег» оказался практически чистой двуокисью кремния. Час от часу не легче! Я-то ожидал, что это какое-то соединение бария, раз мы плавим силикобарий, но двуокись кремния! При выплавке ферросилиция даже с очень высоким содержанием кремния и при очень большом недостатке восстановителя такого никогда не видели, а тут кремний вдруг попер из печи в атмосферу. Почему?! Что в печи происходит? Главное, что весь опыт выплавки силико-бария в экспериментальном цехе ничего мне не давал — там такого явления не было.