Юрий Мухин - Три еврея

А Игоря Тудера я очень хотел перетащить в Ермак. Это было в середине 80-х, завод был все еще в бедственном положении и очень нуждался в кадрах. Я был в отпуске и решил разыскать Игоря. Он тоже не смог устроиться в Днепропетровске по специальности и работал главным инженером гостиницы. Должность звучала громко, но мне не хотелось иронизировать и в связи с этим я не стал расспрашивать, чем же его работа отличается от работы слесаря-сантехника в жилищно-коммунальном отделе нашего завода. Наверное, кроме чистки унитазов, надо было самому и все бумаги писать. Он получал 140 рублей, а его жена — 190, в связи с этим его родители-пенсионеры ежемесячно помогали ему 50 рублями, чтобы жена, так сказать, не сильно задавалась. Правда, жил он возле Озерки в старой, но очень удобной квартире, даже, скорее, в отдельном доме с гаражом на маленьком участке. Выпили, я начал агитацию, и Игорь загорелся переездом в Ермак, жена его дипломатично поддакивала. Я вернулся в Ермак, тут же послал ему официальный вызов, но он после длительного молчания отказался. Думаю, что его не отпустила родня, а сам он смалодушничал. В 90-х в отпуске я решил с ним повидаться, заехал в гостиницу, но там мне сообщили, что Игорь уже в Израиле. Его жаль по другой причине — хороший был у человека интеллектуальный потенциал, а он взял и бросил его псу под хвост.

Но вернусь в студенческие годы. Думаю, что среди преподавателей было много евреев, но нам-то, студентам, какая была разница? Конечно, если у человека фамилия Рабинович, то ясно, что он не чукча, а в остальных случаях мы национальностью не интересовались. Скажем, кристаллографию и минералогию нам читал преподаватель со странной фамилией — Кецмец. Я тогда не поинтересовался, кто он по национальности (главное было не запутаться в осях и сингониях), да и сейчас мне это безразлично: он меня на экзамене не сильно и путал, а когда я в его ящиках с образцами минералов нашел вольфрамовую руду (шеелит), то поставил мне пятерку, за что ему спасибо.

Кстати о Рабиновиче. Как-то сижу на кафедре у стола Кадинова и рассказываю ему идею миниатюры, которую хотел поставить в СТЭМе. Суть её такова.

Один другому рассказывает анекдот.

— Приходит больной с повязкой на ноге к врачу, и тот его спрашивает, что болит. Больной отвечает — голова. А почему повязка на ноге? — удивляется врач. — Сползла, — поясняет больной.

— А дальше? — спрашивает слушатель анекдота.

— Что дальше?

— Дальше-то что было в анекдоте?

— Да это весь анекдот.

— А что же здесь смешного?

— Ну, как же — повязка-то сползла!

— Но если бы она сползла, то сползла бы на две ноги.

— Так в этом же и соль!

— Не понял… Может быть, врач был Рабинович?

— В каком смысле Рабинович?

— В смешном смысле Рабинович.

— Нет, в смешном смысле он не был Рабинович…

Тут Кадинов рассмеялся и позвал сидящего через несколько столов от нас Александра Вольфовича Рабиновича.

— Шурик, ты в каком смысле Рабинович?

Рабинович подошел к нам, и я ему рассказал идею миниатюры, он тоже посмеялся и тут же сам выдал анекдот.

— Рабинович, тот Рабинович, который сидит в тюрьме, не ваш родственник?

— Даже не однофамилец!

Естественен вопрос, а сталкивался ли я с тупым и ленивым еврейством, с проявлением того, что называют жидовством? Естественно, как же я мог жить в обществе, в котором высок процент евреев, и не сталкиваться с проявлениями расизма? Но дело в том, что мои случаи какие-то убогие — я видел ту помощь, которую евреи оказывают друг другу, но меня это никак не касалось: в моем случае они никогда не делали этого за мой счет — я о еврейской сплоченности больше слышал, нежели её видел.

Ну, вот такой пример. После первого курса сдаю учебники в институтскую библиотеку, и библиотекарша начинает утверждать, что одного не хватает, я возмущаюсь, начинается спор. Подходит еще одна работница, выходит еще одна из хранилища, все втроем утверждают, что я злосчастный учебник брал, а я, соответственно, настаиваю, что не брал. Все трое библиотекарш, как сейчас бы сказали, славянской внешности. Наконец, выходит заведующая библиотекой — явная еврейка средних лет. Выслушала обе стороны и решила вопрос в мою пользу. После пятого курса сдаю оставшиеся у меня учебники, и история повторяется: библиотекарша утверждает, что одной книги не хватает, я скандалю, сбегаются еще две библиотекарши и наседают на меня. Но теперь уже все трое — еврейки. То есть завбиблиотеки — еврейка, прошло четыре года, и весь персонал библиотеки стал еврейским. Выходит из кабинета та же заведующая, выслушала обе стороны и опять решила вопрос в мою пользу. Вот, казалось бы, пример еврейской сплоченности, но мне-то что с этого? И при славянках был скандал, и при еврейках, но вопрос-то все равно решился в мою пользу.

Или вот такой случай. Мой старший брат срочную служил в Германии и после нее остался на сверхсрочную — погулять, как он утверждал. Долго гулять не пришлось, поскольку через год он женился на фельдшерице армейского госпиталя и начались заботы. Они, Гена и Света, получали часть оклада в марках ГДР, а часть им переводили на книжку в рублях. Эти рубли они скопили и внесли первый взнос за трехкомнатную кооперативную квартиру в Днепропетровске, но теперь к ней требовалась обстановка и т. д. Все это, более модное, они решили купить в Германии, но у них уже родилась моя племянница, марок не хватало. И они в отпуске на рубли покупали товары, которые продавали немцам и, таким образом, конвертировали часть рублей в марки. Но товары покупались те, которые разрешалось вывозить из СССР, и строго в предписанном количестве. Как они рассказывали, таможенники в Бресте были беспощадны. Таким образом, Гене и Свете за отпуск нужно было купить широкую гамму ликвидных в Германии товаров, начиная с двух бутылок водки, двух килограмм конфет, двух килограмм кофе и кончая транзисторным радиоприемником и, что меня особенно удивляло, оптикой. Ведь в ГДР были известнейшие во всем мире заводы Цейса, тем не менее немцы охотно покупали советские фотоаппараты и бинокли.

И вот как-то Света приехала в отпуск без Гены и перед отпуском поручила мне купить фотоаппарат и бинокль. Я поехал «в город», как мы, живущие на левом берегу Днепра, называли правобережную часть Днепропетровска, и сразу же купил нужный «Зоркий», но бинокли с прилавков исчезли. То их в каждом магазине фототоваров было как мусора, а тут я прошел весь проспект — и ни одного! Возвращаюсь по проспекту к мосту на левый берег, прохожу мимо улицы, на которой жил Игорь Тудер, и решил к нему зайти поболтать или сходить с ним куда-нибудь развлечься.

Но дома оказались только его мать и отец. Мама Игоря, я бы сказал, типично еврейского темперамента, тут же меня схватила, усадила за стол, пообещала, что Игорь сейчас придет, налила чаю и начала расспрашивать обо всем. В том числе и зачем мне нужен Игорь. Я без задней мысли рассказал, что искал бинокль, но не нашел и зашел к ним попутно. Она тут же засуетилась и сначала начала советоваться с отцом Игоря, где мне найти бинокль, после чего села за телефон, раскрыла записную книжку и начала набирать номера. Я сначала обрадовался, решив, что она меня сейчас выведет на какого-нибудь еврея-завсклада или директора магазина. Но оказалось, что она обзванивает всех знакомых подряд и спрашивает у них бинокль. (Дело в том, что в мое время любая перепродажа в глазах людей была спекуляцией, т. е. делом позорным, и я постеснялся сказать, зачем он мне нужен.) Я сидел и не знал, как бы мне, ничего не объясняя, отказаться от услуг мамы Игоря, а она в это время тараторила в трубку примерно следующее.