Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек

Она приняла витамин и открыла холодильник, чтобы налить себе стакан молока. Они с Эйнсли совсем перестали следить за холодильником. За последние две недели система поочередной уборки развалилась. Перед приходом гостей Мэриан убрала гостиную, но посуду мыть не собиралась и знала, что Эйнсли тоже оставит свою посуду невымытой, и это будет продолжаться до тех пор, пока не останется ни одной чистой тарелки. Тогда они начнут мыть те, что сверху, а другие так и будут лежать грязными. С холодильником было еще хуже: его не только давно не размораживали, но давно и не мыли: на полках скопилось множество остатков пищи, какие-то пакеты, банки, кулечки, коричневые бумажные мешки. Скоро все это начнет гнить. Мэриан надеялась, что зловоние не успеет распространиться по всему дому, по крайней мере не очень скоро дойдет до ванной. Может быть, она успеет выйти замуж до того, как оно заполонит собою весь дом.

Эйнсли не пришла обедать — по пятницам она обычно посещала лекции в предродовой клинике. Складывая скатерть, Мэриан услышала, как Эйнсли поднимается по лестнице и входит к себе.

— Мэриан, — позвала она вскоре взволнованным голосом, — поди сюда, пожалуйста!

Мэриан вошла к ней, осторожно ступая среди одежды, устилавшей пол комнаты, точно мох на болоте.

— Что случилось? — спросила она, подойдя к кровати.

Вид у Эйнсли был растерянный.

— Мэриан! — голос ее дрожал. — Это ужасно! Я была сегодня в клинике. Там было так хорошо — я сидела и вязала, пока первый лектор рассказывал о пользе вскармливания грудью. Оказывается, есть даже общество в защиту естественного кормления. Но потом выступил какой-то пси… психолог насчет образа отца в сознании ребенка.

Эйнсли чуть не плакала. Мэриан встала, пробралась к комоду и, порывшись, нашла кусок грязноватого клинекса — на всякий случай. Она была встревожена: Эйнсли не так часто плакала.

— Он говорит, — продолжала Эйнсли, немного успокоившись, — что ребенок должен расти в контакте с отцом — это полезно, это обеспечивает нормальное развитие, особенно у мальчиков.

— Но ведь ты об этом и раньше знала! — сказала Мэриан.

— Да нет! Все это оказалось гораздо серьезнее! Он приводил цифры и примеры. Теперь уже научно доказано, — она сглотнула, — что если у меня будет мальчик, он обязательно станет го-гомосексуалистом!

При упоминании об этой единственной категории мужчин, которые никогда не проявляли к ней ни малейшего интереса, большие голубые глаза Эйнсли наполнились слезами. Мэриан протянула ей клинекс, но Эйнсли только махнула рукой.

Она села на постели и тряхнула волосами.

— Надо искать выход! — сказала она и решительно вскинула подбородок.

Держась за руки, они поднялись по широкой каменной лестнице и прошли через массивные двери; однако им пришлось разделиться, чтобы пройти через турникет. А когда они очутились внутри, было уже как-то неловко опять браться за руки. Под высоким, сверкающим позолотой и мозаикой куполом они чувствовали себя, как в церкви: любое проявление нежности, даже пожатие рук, здесь выглядело нелепо — к тому же, принимая у Мэриан плату за вход, седой служитель в синей форме смерил их хмурым взглядом, и это смутно напомнило Мэриан, как она дважды посещала музей, когда училась в школе и приезжала в город с автобусной экскурсией. Может, этот взгляд тоже был вроде платы за вход?

— Пошли, — почти шепотом сказал Дункан, — я покажу тебе мои самые любимые залы.

Они поднялись по спиральной лестнице, вившейся вокруг нелепого столба-тотема, вверх к потолку, украшенному резным орнаментом. Мэриан давно не была в этой части музея, и теперь у нее было ощущение, словно она вспоминает какой-то неприятный сон — нечто подобное чувствуешь, когда просыпаешься от наркоза после удаления миндалин. В студенческие времена она занималась здесь, в подвальном этаже, геологией (это был единственный способ избежать лекций по истории религии, и с тех пор она навсегда невзлюбила образцы горных пород) и иногда ходила в кафе на первом этаже, — но никогда не поднималась по этим мраморным ступеням, никогда не бывала в этом чашеобразном зале, где из-за неподвижности пылинок, освещенных тусклыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь узкие окна, самый воздух казался твердым.

С минуту они стояли у балюстрады. Внизу, у турникета, толпилась группа школьников, они запасались складными стульями, составленными у стены в вестибюле; в перспективе их фигуры укорачивались. Резкие звуки их голосов смягчались расстоянием и округлой формой помещения, и казалось, будто дети находятся гораздо дальше, чем были в действительности.

— Надеюсь, они не придут сюда, — сказал Дункан, резко отодвинувшись от мраморных перил. Он взял ее за рукав пальто и повел за собой в одну из боковых галерей. Они медленно шли по скрипучему паркету мимо стеклянных витрин.

Последние три недели она часто виделась с Дунканом, скорее намеренно, чем случайно, как было раньше. Он писал очередной реферат, на этот раз об односложных словах у Милтона. Предполагалось, что это будет глубокий стилистический анализ, сделанный с новой интересной точки зрения. Но Дункан застрял на первой же фразе: «В высшей степени важно… и уже больше двух недель не мог сдвинуться с места. Он исчерпал все возможности прачечной, и ему приходилось искать новые способы «отключаться».

— Почему ты не подыщешь себе какую-нибудь аспирантку с кафедры английской литературы? — спросила однажды Мэриан, глядя в витрину магазина на отражение своего лица и лица Дункана и думая о том, до чего они не подходят друг другу. У нее был вид сиделки, прогуливающей больного.

— С аспиранткой не отключишься, — сказал он, — все аспирантки тоже что-нибудь пишут, и мне придется обсуждать с ними их работы. Кроме того, — добавил он мрачно, — они все какие-то плоскогрудые. Или наоборот, — добавил он, помолчав, — слишком пышные.

Мэриан знала, что Дункан ее, как принято называть, «эксплуатирует»; но она ничего против не имела и хотела лишь понять, с какой целью ее эксплуатируют; она вообще предпочитала как можно яснее понимать, что происходит. И Дункан, конечно, отнимал у нее уйму времени и сил. Но по крайней мере он не навязывал ей взамен неуловимый дар любви. Он был занят исключительно собой, и это каким-то странным образом успокаивало Мэриан. Когда он бормотал, касаясь губами ее щеки: «Ты мне не очень-то и нравишься», ее это ничуть не огорчало — ведь отвечать ему было не обязательно. А вот когда Питер, прижимаясь примерно так же губами к ее щеке, шептал «люблю» и ждал ответа, ей приходилось делать над собой усилие.

Наверно, она тоже «эксплуатировала» Дункана в своих интересах, только сама не понимала, в каких именно, — как не понимала вообще своего поведения в последнее время. Время шло (странно было об этом думать, но оно действительно шло вперед: через две недели, на следующий день после вечеринки, которую собирается устроить Питер, она уедет домой, а еще через две-три недели выйдет замуж), но это было лишь время ожидания, пассивного движения по течению, некий временной отрезок, не отмеченный ни одним реальным событием; это было ожидание будущего события, обусловленного событием в прошлом; зато когда она была с Дунканом, она попадала в водоворот настоящего: у них не было ни прошлого, ни тем более будущего.