Маргарет Этвуд - Лакомный кусочек

— Мэриан! — наконец с ужасом воскликнула она. — Ты же бунтуешь против своего женского начала!

Мэриан перестала жевать. Эйнсли смотрела на нее сквозь челку, упавшую ей на глаза, в которых читалась обида и даже упрек. Эйнсли с такой серьезностью изображала оскорбленную добродетель, будто действительно исповедовала нравственные принципы «нижней дамы».

Мэриан опустила глаза. Безногий торт навзничь лежал на блюде, кремовое лицо по-прежнему бессмысленно улыбалось.

— Глупости, — сказала Мэриан, — я просто ем торт. Она вонзила вилку в торт и аккуратно отделила голову от туловища.

Я убирала квартиру. Два дня не могла решиться, но наконец принялась за дело. Действовать надо было методично — снимать грязь постепенно, слоями. Сперва верхний слой — всякий мусор. Я начала с комнаты Эйнсли; все, что она оставила — полупустые баночки от косметики, засохшую губную помаду, старые журналы и газеты, устилавшие пол, заплесневевшую банановую кожуру, валявшуюся под кроватью, одежду, которую она не взяла с собой, — я свалила в картонные коробки; в те же коробки пошли все мои вещи, которые я решила выбросить.

Очистив пол и мебель, я вытерла пыль — повсюду, включая лепку под потолком и верхние края дверей и оконных рам. Потом принялась за полы — подмела их, вымыла и натерла мастикой. Полы так изменились от этой процедуры, словно я вместе с грязью сняла слой досок, под которым оказался другой слой. Потом я вымыла посуду и постирала кухонные занавески, а после этого устроила себе обеденный перерыв. Поев, взялась за холодильник. Особенно присматриваться к скопившимся в нем монстрам я не стала. Достаточно было поднять к свету любую из банок, чтобы понять, что их лучше не открывать. Продукты, жившие в этих банках, покрылись мохнатыми, пушистыми или колючими на вид шкурами плесени — в зависимости от того, к какой одежке склоняла их природа, — и было легко себе представить, какой разнесется запах, если снять крышки. Я осторожно опустила банки в мешок для отбросов и, вооружившись ломиком, атаковала морозильник; однако я обнаружила, что толстый слой льда, который сверху казался мягким, точно губка, внизу был тверд, как камень; надо было, чтобы лед хоть немного подтаял.

Я начала мыть окна — и тут зазвонил телефон. Звонил Дункан, и это было странно: я о нем почти забыла.

— Ну что? — спросил он. — Что произошло?

— Свадьба отменяется, — сообщила я. — Мне стало ясно, что Питер пытался уничтожить мою личность. Теперь я ищу новую работу.

— Понятно, — сказал Дункан. — Но вообще-то я спросил не об этом. Меня интересует Фиш.

— Понятно, — сказала я, жалея, что сама не догадалась.

— В принципе я, конечно, знаю, что произошло; но мне хотелось бы понять причины. Ведь он забросил свои прямые обязанности.

— То есть бросил аспирантуру?

— Не аспирантуру, а меня, — сказал Дункан. — Что мне теперь делать?

— Понятия не имею, — ответила я. Меня раздражало его равнодушие к моей судьбе. Теперь, когда я снова осталась одна, моя собственная персона казалась мне гораздо более интересным предметом, чем личность молодого человека по имени Дункан.

— Перестань, — сказал Дункан, — если мы оба будем напрашиваться на сочувствие, у нас ничего не выйдет. Один должен страдать и дергаться, а второй — спокойно слушать и сочувствовать. В прошлый раз ты страдала и дергалась.

Я поняла, что мне его не переспорить.

— Ладно, — сказала я. — Заходи попозже, чаю попьем. Только у меня ужасный беспорядок, — добавила я, извиняясь.

Когда он пришел, я кончала мыть окно — стояла на стуле и стирала тряпкой белую жидкость для чистки стекол. Мы очень давно не мыли окна, и они покрылись толстым слоем пыли; теперь я представляла себе, как странно будет снова видеть улицу сквозь прозрачные стекла. К моему огорчению, до верхних углов рам мне было не дотянуться, и там оставался налет сажи, размытой подтеками дождя. Я не слышала, как вошел Дункан. Вероятно, он несколько минут простоял в комнате, наблюдая за мной, прежде чем объявил о своем присутствии:

— Вот и я.

Я вздрогнула, потом сказала:

— Привет. Сейчас я спущусь, только закончу это окно.

Он молча ушел на кухню.

Насухо вытерев стекло рукавом, оторванным от одной из старых блузок, которые оставила Эйнсли, я нехотя слезла со стула. Во-первых, я люблю кончать начатое дело, а несколько окон остались невымытыми; во-вторых, мне вовсе не улыбалась перспектива обсуждать любовную жизнь Фишера Смита. Войдя в кухню, я увидела, что Дункан сидит на стуле и с настороженной неприязнью глядит в открытый холодильник.

— Чем это тут пахнет? — спросил он принюхиваясь.

— О, всякой всячиной, — небрежно ответила я. — Мастикой, жидкостью для чистки стекол и еще кое-чем.

Я подошла к окну и растворила его.

— Чай или кофе?

— Все равно, — сказал он. — Ну так что же у них произошло?

— Ты, наверное, сам знаешь — они поженились.

Чай было бы легче приготовить, но, бегло оглядев полки буфета, я не нашла заварки и принялась насыпать кофе в ситечко кофейника.

— Да, вроде бы. Фишер оставил нам довольно двусмысленную записку. Но как это получилось?

— Обыкновенно, — сказала я. — Познакомились на вечеринке, а дальше все пошло само собой. — Я поставила кофейник на огонь и села. Мне хотелось помучить Дункана, но у него был очень обиженный вид, и я закончила: — Конечно, не обошлось без осложнений, но я думаю, все уладится.

Накануне Эйнсли появилась в квартире после долгого отсутствия, и, пока она собирала вещи, Фишер сидел в гостиной на диване, закрыв глаза и выставив бороду, в горделивом блеске которой читалась вера каждого волоска в свою жизненную силу. Эйнсли уделила мне несколько минут и сообщила, что они отправляются в свадебное путешествие на Ниагару и что Фишер, по ее мнению, «вполне подходящая кандидатура».

Я объяснила это Дункану, как умела. Мой рассказ не расстроил его, не порадовал и даже не удивил.

— Что ж, — сказал он. — Фишеру, я думаю, это пойдет на пользу. Мужчина не может слишком долго жить абстракциями. Вот только Тревор очень расстроен. У него разболелась голова, он лег в постель и отказывается даже готовить. В результате всех этих событий мне придется искать новую квартиру. Тебе известно, какое дурное влияние может оказать на человека неблагополучная семья, а я не хочу, чтобы моя личность подверглась нездоровым изменениям.

— Надеюсь, Эйнсли будет довольна, — сказала я. Мне действительно хотелось на это надеяться. Я была рада, что оправдалась моя пошатнувшаяся было вера в ее способность позаботиться о себе.

— По крайней мере, — добавила я, — она получила то, чего ей сейчас хочется, а это уже немало.