Изабель Фонсека - Привязанность

По вечерам мать и дочь были друг с другом обходительны; Джин читала книгу Ларри, а Филлис занималась замысловатым вязанием; они охали и гикали, исполняя пируэты в тесной как галера кухне. А днем проводили по большей части безжизненные часы в комнате ожидания, просматривая журнал за журналом. Джин поражалась обилию колонок о здоровье и бесчисленным диетам, меж тем как все вокруг них, в точности как говорила Филлис, были тучными семьями немощности, жирными мужчинами и жирными женщинами, жирными детьми и жирными подростками: юношами в шуршащих объемистых тренировочных костюмах и девушками с промасленными косами, прилепленными к черепам, а затем свободно спускающимися поверх жирных спин и обширных карикатурных задов. Ее забавляло думать о том, что лишь недавно, благодаря понятному вниманию Дэна, она открыла, как выглядит ее собственный зад, и о том, как быстро все это снова стало совершенно ей чуждым.

Ее серию о грехах следует начать с обжорства, думала она, завороженная видом семей в комнате ожидания. Загибая пальцы, она пересчитала грехи: чревоугодие. Жадность. Праздность. Само собой, похоть, зависть и гордыня. Это шесть. Что же идет седьмым? Гнев. Казалось, в этом что-то не то. Гордость и гнев перешли на другую сторону — теперь они стали добродетелями. Похоть обрела свободу, по крайней мере, для некоторых. Праздность теперь затушевана, приглушена и, по крайней мере, после отмены рабства, вызывающе фешенебельна на Сен-Жаке, где жители достигали возраста Мафусаила. Но для Джин в праздности был особый отзвук. Данте описывал ее как грех несостоятельности — не отягощение себя любовью — и приравнивал ее к унынию.

Иногда они отправлялись в кафетерий на пятом этаже, где готовили неплохие супы, а подносы, переполненные сдобой, напоминали Джин о семьях в комнате ожидания. Чтобы немного размяться, они иногда прогуливались вокруг госпитальных построек. Но, случись им забрести чуть дальше, что-то их отталкивало, тащило обратно, словно они достигали конца поводка или прикасались к невидимой электрической изгороди. В основном они сидели или стояли за его задернутой шторой, держа его за руку, массажными движениями втирая лосьон в его тонкую как бумага кожу, читая про себя или вслух. Филлис в скором времени должна была вернуться к своим неполным рабочим дням в публичной библиотеке; она уже опаздывала, и ее волнение возрастало с каждым днем, как пени на давно наложенный штраф. В конце концов Джин убедила мать сделать перерыв, взмахом руки отослав ее в центр, к Аппер-Ист-Сайду.

Билл много спал, а Джин все ждала. Однажды на Бродвее ей попалось заведение с Интернетом, и она заглянула в него, чтобы проверить свою электронную почту. Там было мало нового или интересного, но, когда она прокручивала входящие, убирая их в корзину или удаляя напрочь, обнаружилось явно никем не прочитанное то давнее сообщение из Франции, À l’attention de M. Hubbard, и Джин, щелкнув мышью, открыла его.

Дорогой Марк,

Мне так жаль, что я не встретилась с тобой в «Londres». Попытаюсь придумать новый план, как с тобой увидеться. Как дела у Виктории? Это она дала мне этот адрес. Ты был прав. Я никогда ее не забуду. Спасибо. Спасибо тебе за все. Ты всегда даешь мне так много. Ты говоришь, это подарок, а не одолжение, но я все верну, je te promesse [77] Обещаю тебе (фр.). .

Софи

P.S. Сегодня проходила мимо abbaye, оно все тако же. Верхнее окно на последнем, оно было открыто. Когда я прохожу мимо, то думаю, не стать ли мне une soeur [78] Сестрой (фр.). — моннахиней?

Джин, в сущности, все время думала о Софи де Вильморен. С тех пор, как болтала на кухне с Вик, хотела написать ей, обозначить себя, поставить себя между ними. Теперь она понимала, что Софи хотела не Вик. Она хотела денег — ею правила алчность, а не вожделение, купюры для нее были превыше Купидона. Она не нуждалась ни в любви, ни в дружбе, ни в расширении семьи: только в деньгах. Джин оказалась права — в этой Софи присутствовало что-то глубоко подозрительное. Однако же деньги — это наименее запутанная из мотиваций, и за одно лишь это ей следовало быть благодарной.

Неважно, что письмо было адресовано Марку, ведь уже только адрес — hubbardsabroad@hotmail.com —должен был сообщить Софи, что он принадлежит всей семье. Какое-либо возобновление ощущения того, что она вламывается не в свое дело, было совершенно некстати: Джин требовалось незамедлительно отправить ответ, дружелюбный, но краткий, уведомление о получении, не побуждающее ни к чему дальнейшему.

Дорогая моя Софи:

Прости, что вместо Марка тебе отвечаю я — он ужасно занят. Нам обоим очень жаль, что мы так и не встретились с тобой в Лондоне.

Это она стерла. Возможно, Марк с тех пор с ней виделся — из ее послания представлялось, что она пытается устроить встречу.

Софи, мне очень жаль, что я разминулась с тобой в Лондоне, — Виктория была очень тронута встречей со своей давней нянечкой. Надеюсь, в следующий раз нам повезет больше.

Всего наилучшего,

Джин(н!)

Джин готова была это отправить, но потом засомневалась. Ее смущало то, что Марк Софи помогает. Джин находила ее противной, но, может, Марк был ею растроган. «Ранимая» — его тип, он любит этот проект. Или, может, он просто заинтригован дочерью Сандрин, ее современной заменой. Молодой citoyenne [79] Гражданкой (фр.). Европейского Сообщества, не связанной слишком ранним материнством; открыткой из по-иному прожитого прошлого. Или из не в полной мере прожитого прошлого — с неодолимым его очарованием. Она бессчетное число раз выслушивала его воспоминания, спустя годы и годы, о лете 67-го, определенно его лете любви, о том, как лежал он на дне поставленной на якорь и раскачиваемой ветром лодки, где в качестве постели выступали влажные спасательные круги, предаваясь неистовым поцелуям.

Эта сцена расширилась (то ли на самом деле, то ли только в ее воображении, этого она сама уже не понимала), чтобы включить в себя отчаянные ежедневные соития на берегу после наступления темноты, где от яростного ветра защищала огромная каменная стена, мощные бастионы Сен-Мало. Месяц-другой блаженной первой любви, что, конечно же, означало и первый секс, прежде чем наступит fête [80] Празднество, гуляние (фр.). , с которым появится и плотный бретонец, тот, что отобьет Сандрин у него — у гораздо более перспективного супруга (не мальчика, но мужа), — прежде чем ветер усилится настолько, что сдует тощего семнадцатилетнего Марка обратно через Ла-Манш.

Возможно, кто знает, он видел в Софи ту женщину, которой могла бы стать Сандрин, если бы он остался — если бы греб дальше на лодке вместе со своей стройной французской невестой, в роли фаты у которой выступала бы рыбацкая сеть. У кого не бывает подобных фантазий? Их французики-дети, в полосатых свитерах и беретах, отороченных лентой, играли бы зимой на берегу. Оказание помощи Софи было, возможно, для него не более чем способом отблагодарить ее мать за ту первую любовь; Джин в точности знала, каким образом это сияние со временем только усиливается, — так же, скажем, как в ее недавних мыслях о поездке с Ларри Мондом на прогулочном теплоходе. Это — упражнения в ностальгии, а не новый игровой замысел; плоть от плоти их нынешнего возраста, когда приходится искать в прошлом, словно на береговой линии, красивые раковины, зеленые стеклышки и (мы всегда честолюбивы, неизбывно любопытны) запечатанные в бутылку послания. Будущее же принадлежит детям: оно теряется в пространстве.