Павел Кочурин - Коммунист во Христе

Марфа Ручейная засветилась лицом, ровно бы угадывая невысказанные мысли. Но вот во влажных глазах проступило и облачко грусти. Она покачала головой, тихо и осто-роженно вымолвила:

— Ой ли, касатка!.. К вере-то истинной дорога терпкая и горькая… Смотри, нынче покорных жалуют и привечают. А у тебя вольное сердце. В храме господнем жены с по-крытой головой стоят, то знак власти над собой мужа.

3

Жила Марфа Ручейная в убогой лачужке. Будто избушка эта когда-то стояла на курьих ножках и вот время врастило ее по окна в землю. Но внутри жилья было уютно и чисто, как в обители затворницы, куда приходили недужные и страждущие. Пучки трав по стенам, образы святых угодников в красном углу и в простенках. Иконы тайком были по-добраны в рушимой их церкви Всех Святых. Сбоку, по правую руку от печки — кровать с соломенной постелью. Над ней фотографии родных в рамочках под стеклом. Как человеку быть без памяти о родных. Прошлое бережется и глазом. Этим чувством как-то интуитив-но прониклась и Светлана. Что-то схожее с кельей Марфы держалось и в доме Кориных.

Из скупых разговоров и слов Марфы Ручейной о венчаниях и свадебных действах, в воображении Светланы рождался мир сказки. И она в этот новый для нее мир входила. Черпались, как влага из целебного родника, наставления на благость. Представлялись зо-лотые венцы над головой сочетающихся судьбой. Их держат дружки. Это символ оза-ряющего Божественного света вступающих в новую жизнь. Свечи, кольца… Хор и распев-ный говор священника в расшитой золотом ризе. Благодатный дымок кадила. Ты в мире чистом и святом. И помыслы твои чисты и святы. Из храма и выходишь с этим светом в душе. И где-то в выси, в небесах, звон колоколов взывный. Радость вокруг и душа пребы-вает в блаженстве. Свадебный поезд, украшенные лентами лошади. Все живое. Следом за легким возком молодых — мчатся дружки, сваты, родня, гости. В лисьих шубах бобровых шапках. У кого не было богатой одежды, — занимали у родни. И самые бедные были на-рядными. Обряд новобрачных, как и рождение, как и смертушка — единожды благонаре-ченным бывает. Если в вдругорядь — так больше от несчастья, и в чем-то уже не так. От него, от несчастья и береглись заветами, установленными житейским опытом. И церковь наставляла беречь этот опыт. Доброе зерно восходит во красоте и открывается этот всход люду соборному в церковном в храме. В него входят без суетных мыслей… Так почто же и зачем, и кому понадобилось все это порушить, осквернить, слукавить, осмеять. Тут ведь надругательство над всей той жизнью, из которой все мы вышли. Она — в нас, и мы все из ней… И как же можно самого себя губить в себе. Кем же мы станем без родства и сбере-жения в себе своей святости.

О церкви Всех Святых, стоявшей посреди погоста, Марфа Ручейная говорила как о житействе своем. Наперед ставила благость и красоту — Божественный нрав в человеке. Вера — это уже как у кого, а храм — место верного дружения людского. Недобра в нем ни-кто никому не должен желать. Недуг утихает в прихожанину при молитве. Бог — это бла-гость в тебе. Другого слова в людским языке и нет, чтобы в сердце так проникало. Бог — это Свет небесный в очах и душе. И у безбожника оно в речи. Безбожников-то по природе своей и нет, есть только обусурманенные в антихристе…

Церковь свою Марфа ручейная считала самой красивой в округе. Миром строилась, не казной. А казна — на кирпичи ее себе разобрала. Высокая — стрелой вверх колокольня между двумя куполами. Золотой крест в облака упирался. Паперть с колоннами, Христа ради убогонькие подаяния собирали. Теперь место церкви тополями заросло. Прежних могил на погосте не сыщешь. Да и искать-то уже некому.

Возвращаясь от Марфы Ручейной, Светлана с Настей зашли на погост, на могилы дедушки и бабушки… Среди зарослей тополей кое-где виднелись и свежие, с железными крестами Симки Погостина.

В домашнем альбоме Кориных были фотографии церкви. Светлана вначале на об-ратила особого внимания на них. Теперь ей как бы увиделись сверкающие купола Боль-шесельского храма Всех Святых. Она почувствовала себя униженной, обворованной, об-манутой лукавым. Храм ведь не только сооружение, но символ мирского духа прихожан. Даже вот и сравнить храм ни с чем, нет сравнений. Церковь — место богообщения мирян между собой, земным и небесным миром. И как и кому пришло в голову рушить стены храма, где сотворялись и радостные торжества и печальные действа. Стены его можно было бы украсить ликами радетелей отечества, павших за землю свою воинов. Иконные росписи приобрели бы и житейско-притчевое толкование. Верующие — молились бы, не-верующие приходили бы опамятовать родителей и дедичей. Во всем этом утверждение священней памяти в себе. А если высказаться современно — защита и сбережение прав людских беречь себя в памяти своего рода. Не хватило воли и разума отстоять эти святые права, истоки жизни… Рушилось все, как подмечено униженным писателем, что не лади-лось с мечтою о счастье бедных людей, которому они были научены политруком. Здесь вот этим политруком и был Авдюха Ключев. Рушилось то, что по его "не наше". Но кто мог осмелиться втолковать тому же Авдюхе, что наше — все. И храмы — прежде всего.

Светлана жалела, что исчез большесельский храм Всех Святых. Но странное дело, у Насти, родившейся тут и выросшей, не было такого сожаления о исчезнувшем мохов-ском мире. Может потому, что изведала она дома мытарские годы. Ей ныне живется луч-ше, "хлебней", как местные говорят. И она поддалась "классовому эгоизму" — деревня для города.

Иван вот "ту тоску в себе не укротил, его питает мир дедушки.

При первом же знакомстве с Иваном на студенческой вечеринке, Светлана угадала в нем, как потом себе сказала, "характер цельной натуры", чего в Димке, брате ее, не бы-ло. Димка окончил институт и пошел в конструкторское бюро, чтобы не уезжать из горо-да. Мамина клиентура устроила. Иван сказал Светлане, как бы даже с гордостью, что он житель деревни, крестьянин. Потом рассказал о своем дедушке Даниле, хлебопашце опытнике. Светлана тоже пооткровенничала, что ее удручает, ставшая слишком "функ-циональной" жизнь горожан. Берут верх "групповые нравы", интересы какие-то целевые, подавляющие в человеке личность. Ровно в игру какую играют, надеясь на случай. И этак, в пустоте, хотят жизнь прожить. В споре с братом, с Димкой, сказала как бы наперекор ему, что поедет учительницей в деревню.

Марфа Ручейная взбудоражила в Светлане еще и другие мысли. Как бы воскресила в ней, учительнице, казалось уже совеем отошедшую от них, сегодняшних, веками сло-женную обрядовую культуру народа, указывающую на смысл бытия… Казалось все уже напрочь забытым, отжившим. Но выходит, — бережется в памяти люда. И оживет. Хотя сейчас бытийность пока словно погост вокруг бывшей церкви без самой церкви. Сам по-гост без золоченого креста над храмом теряет силу возвышенного смысла. Живым людям как бы и не где посоветоваться с душами предков, отошедших в в вечный мир. А это — забвение себя, путь к неминуемой беде. Все как бы и сводится к гнутым из казенных прутьев мертвого железа крестам Симки Погостина, безбожника поневоле.