Павел Кочурин - Изжитие демиургынизма

Виктор Павлович Цветков зачитал комиссии письмо, которое присќлал в газету ху-дожник, Андрей Семенович Поляков. К письму была приќложена и стенгазета с рисунками самого художника к "Диалогам Платона. Разговор Пахаря с Сократом". Точная копия той стенгазеты, что было конфискована Горяшиным. Ее вслух и зачитали. Смех из кабиќнета председателя шел на всю контору.

Николай Петрович выложил на стол справки и документы, какие и проќкурору предъявлял. И возникло желание у той же комиссии и у корресќпондента газеты, не трубы проверять, как они добыты, а осмотреть механизацию большесельской фермы и навозо-хранилища.

6

Саша Жохов, не мытьем, так катаньем, достиг-таки своей цели, "доќстал" Корня. Лестеньков, напарник Дмитрия Даниловича по Данилову поќлю, подал заявление о выходе их колхоза. Сделал это как в месть ноќму-то, вроде и ему, Дмитрию Даниловичу.

Зое Сенчило не больно хотелось покидать село. Николай Петрович, по

настоянию парторга Кочеткова, согласился оформить ее на должность в конторе, чтобы осталась в клубе библиотекаршей. Будет и музыкой заќниматься с ребятишками. "Дело своей ей по душе, — сказал парторг о Зое, — а это уже находка человеком себя".

Пересилило другое — жених настоял. Анатолия Лестенькова можно быќло понять. Омерзительно было ловить ехидно-пристальные взгляды непризнаваемого отца. Саша лез ему на глаза, и при встрече молча, с какой-то сладострастностью ухмылялся: "Что, ушел от меня, сыночек".

Сам Анатолий не больно задумывался, что Саша Жохов мстит не ему, а досаждает через него Дмитрию Даниловичу. Отнял вот от Данилова поля наследника — Анатолия Даниловича. Знал, что эти больно уколет Куркуля — Корня. Слово "кулак не говорил. В нем теперь слышалась какая-то уже жалостливость к человеку не по разуму обиженному. "Куркуль" — не ихнее слово, как бы уже чисто ругательское.

Дмитрию Даниловичу что-то мешало высказать Толюшке свое мнение о поведении Саши Жохова. Опасался, что он не поймет его объяснений. Чего доброго, заподозрит еще в каких-то личных интересах. Не приќшел вот посоветоваться, решил уехать из деревни — и все. Покидал ненавистный колхоз, убегал от сплетен, а не ниву свою бросал. И все же Дмитрий Данилович решился зайти к Лестеньковым. Но разговора пуќтного с парнем не получилось. Все перед ним, обманутым виноваты. И мать, и дедушка Данила, давший ему свое отчество, и Дмитрий Данилоќвич со своим Даниловым полем. О той поре, о послевоенных переживаќниях и страданиях матери, парень думать не хотел. Не пережито, не прочувствовано и не понято.

И у Дмитрия Даниловича невольно зародились досадные мысли: тот ли Лестеньков человек, который теперь нуден земле ихней. Крестьянскоќго азарта хлебороба в нем нет, не видно. Он тот же "раб-отник", как и другие колхозники, не болеющие землей. Работал, не скажешь, что плохо, но это потому, что был под приглядом. Выпячивалось напеќред казенно-отговорочное: "ладно, сделаем". Душа его не трудилась. Всходами поля, как и зрелой нивой, не любовался. В природе не чуял красоты. Старался быть исполнительным, но опять же без своих дум и загадываний впрок. Не возжигалась в нем тайна тайком выйти в поќле, самим засеянное. Да и не было у него своего-то, в душу запавшего поля. Поначалу Дмитрий Данилович такое в нем оправдывал: моќлодой, тайны земли крестьянской опытом постигаются. У Тарапуни — Леонида Алексеевича Смирнова, любование нивой тоже пробивалось сквозь обиды, озорство, и даже плутовство. Отчаивался, но зов зеќмли, природа земледельческая, взяли над ним верх. О Казенном, са-мим возделанном поле, Тарапуня говорит: "Наше поле!" Лестеньков ни разу не высказал слов: "Наше поле". И Данилово поле для него такое же, как и остальные. И сам он тоже — "как все". И это ныне самое страшное: "как все, это — как хуже". К лучшему где тянуться, не имея в себе противоядия к худшему, не так сделанному, без души. Тут надо сказать вслух — "не так", и самому сделать так, чтобы любование вызвать. Но попробуй укажи нерадетелю на его "не так". Тебя тут же и укорят твои сотоварищи. Скажут безлико: "Чего высоќвываешься, умник". У Лестенькова не было никаких порывов к такому "высовыванию". Отчего же вот все так уживалось в Анатолии, озадачеќнно спрашивал себя Дмитрий Данилович. Неужто в крови человека, в генах, как это ныне говорят, кроется натура человека?

Дмитрию Даниловичу не хотелось уговаривать Лестенькова остаться в колхозе. Тревожился за Зою. Дай-то Бог, чтобы все у них сложилось ладно с Анатолием. К себе в напарнике Дмитрию Даниловичу хотелось пригласить Костю Кринова. Шурка Галибихин, младший брат Кости, из армии придет, и станут с ним хозяевами моховских полей, наследника их. Крестьяќнская земля, как и все живое на ней, должна знать своих вечных паќхарей и служить им. Галибихины, как вот и они Корины, земледельцы от роду. Пытливые мастера, наделенные даром духоведения. Это и наќдо плодородной ниве — ощущать всегда животворную заботу о себе и щедро одаривать за нее пахарей. Тарапуня с братом Николаем удержатся на есиповских полях, в Казенной. По природе и станет складываться родовое крестьянство. Оно и будет держать крепь России. Земля ее должна наследоваться избранниками, могущими оберечь ее, и множить благо на ней во дление свое.

1

Все вроде бы мало-мальски поуладилось и поулеглось. Так и должќно быть и бывает во всякое время. Неминуемы борения противоречивых сил в природе. То в холод мир земной погружается и замирает, то изнывает от жары, иссушающей все живое. А где-то в промежутье — благодатная пора, солнышко с весенними дождями. Они вносят покой в души человеков. Все и просветляется в спором движении, взќбадривая живое. Люди — дети всемогущей природы. В них, как и в ней. доброе само по себе никогда не уничтожается. Держится светом и благом в поступках каждого. Губительные силы и те за счет благоќдати и добра избранных бодрствуют. Одержи они победу полную хотя бы на миг над благода-тью их — крах мирства и гибель сущей жизни. Потому и не могут земные человеки дойти до уничтожения себя, если не допустят развиться злу в каждом из них. Мир держится из-бранникаќми, праведно живущими на земле.

Такой верой дом Кориных и старался удерживать в себе надежду в настание пра-ведности в людским мирстве. И она помогала сохранять поќкой при любых невзгодах, обе-регать душевный мир в себе.

В центральной газете появился фельетон Виктора Павловича Цветкова. Назван он был так: "О трубах, бычке и беседах Сократа с Пахаќрем". Это как первейшая новость про-катилась слухом по колхозу. К клуќбу, где вывешивались газеты, ринулся люд. Одни чита-ли, другие слуќшали. Похлеще расписано, чем в ихней стенгазетном памфлете. Тольќко как-то с хитринкой: вроде только у них одних, у большесельцев, в каком-то Мохове, такие вот несуразицы. Пришел в клуб и парторг Кочетков. И по просьбе любопытствующих зачитал фельетон вслух. И ничего, никакого изъяна в настроениях, только насмешливые веселые разговоры. И мыслей не возникало о подрыве колхозного строя и всей Советской власти. Среди собравшихся были и языкастые: "Зав наш, Го-ры-гын, захотел Сократа затмить, а оказался демиургыном с копытами". "Межколхозлес" тоже поприжали за шишку городскую"… "Да ему-то что, в другом месте бревнышек ему нарубят"…