Павел Кочурин - Изжитие демиургынизма

— Ныне в моде опять кресты в оградке, на столбики со звездой покойнички не пад-ки.

Художник обернулся на его голос, но Симка спрятался, как лунь от дневного света, за спинами разговорившегося люда. Настоящая фамилия его Ключев, а при разговорах — Погостин.

И опять рассудочный голос:

— Деревня при городской дурноте на всякую там хитрость своей отќвечает. Этим вроде и мудреет… Только вот совестью хиреет. Там, отќкуда нам все дают, отнароку свое недоделывают, чтобы и колхозничкам было над чем покумекать. Добряки…

— Все через колено гнется. По мудрой нашинской науке: давай, давай, ломай и швыряй!.. А нам что?.. И веселей, когда успехом не обремеќнен: нагибайся да разгибайся. Ты нам вели, а мы тебя нехоти, половчей обхитри…

Художник поймал взглядом крутившегося юлой невзрачного мужичонка Он тут же уполз ужом, оговорясь: "Я-то ничего, мне-то что!.. Я неќобремененный…"

Это был приблудыш Надьки Бильбякинской Сергуха-зековец, прозванный еще и Юлой Необремененным.

— Амбар без сусека, сыплют скопом, выгребают с сопом… При своей сноровке, да-вят без веревки… У кого пальцы длинней, тот и хватает спорей… — Били в спину, с боков и в лицо художнику раззадоренные голоса.

Как тут было не вспомнить моховские сходки у камня Шадровина на беќрегу Ше-лекши. Там тоже наперед высказы тех, кто позорче глазом да на язык поострей. А тут зе-леный змий еще подбадривает. Все по присказке: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. И вот взяла верх всесильная необремененность, то, чего раньше и на слуху не было… Как резкий звук в обманчивой тишине слух художника и пронзили два зычных слова: "Успехом необремененный". И к ним репеем прильнули три других словечка: "Амбар без сусеков". Наваливай в него, сыпь, лопатой греби, а он все пустой.

Зов души угнетен в колхознике отторжением его, пахаря, от поля своќего, от роди-мой земли. Он уже и разуверился, что она, Богом ему дарованная, когда нибудь вернется к нему. Да многим уже и не больно хотелось вожжаться с ней. Обременительно. И все же в высказах улавќливалась ехидная, но беззлобная злость на его самого, художника: "Мы-то стерпим, обойдемся, а как вам-то быть-жить при нас таких?.."

"Раз у люда появилась злость, так будут и действия", — скользнула мысль. Но тут же эту мысль художника потушил другой голос:

— Чтобы хотелось в навозе копаться, как вот картины писать, что-то не больно мно-го таких охочих…

Вот и весь немудреный сказ необремененного люда колхозной деревни.

— В каждом деле, и в моем, художника, — уже к защите перешел Андќрей Семенович, — есть и привлекательное, и не привлекательной. Можно сказать, навозное. Без навоза-то какой урожай?.. Путник, к примеру, для того грязь месит, чтобы добраться до торной до-роги. А испугайся грязи — оставайся в топком болоте.

— Грязь-то на дороге для всех одинаковая, а навоз-то грести тому, кто посмурней да потише…

Художника обложили, словно взятого в плен. Подступили старики и старухи: как не послушать такие разговоры с именитым человеком. Не грех и свое слово бросить… И на самого Андрея Семеновича нашло удивление: с чего бы это тихий безголосый люд пустился на такие свои высказы. И не скажешь что пустая болтовня. Иронично помысли-лось: "В веселый час бес парней подзудил, ввел в соблазн". И с ним вот самим такое бы-вает: вдруг из ничего изойдут мысли о таком, о чем и помину вроде бы не было. Ровно духом каким, непрошенно вошедшем в тебя, все тебе подсказывается.

Показались на крыльце райкомовцы и мелиораторы. С ними и колхозќное начальст-во. Не иначе кто-то успел "сзатылогазничать": "Вы вот сидите, а там всякое говориться". И они поторопись к народу: в случае чего с них первый спрос.

Иван, завидя сходивших с крыльца избранных гостей, счел за благо осќтеречь ху-дожника. Чего доброго, кто-то из них, больно ретивый и смелый спьяну, вступит в спор с "нискем", его и "срежут", как срезали шукќшинские мужики кандидата наук. Художник-то вывернется, но тень-то ляжет и на него… Поискал глазами Тарапуню. Он бы мог урезо-нить братию. Но Лена, жена, успела оттащить его от греха подальше.

Вышел наперед Старик Соколов Яков Филиппович. Как клином раздвиќнул собой плотный круг говорливых весельчаков.

— На собрании бы и смелели, — ругнул он, обступивших художника веселивший люд активистов толпы. — Там бы вас в протокол внесли, гляќдишь и с пользой… А то чистеньким захотелось быть, балагурить без забот, в рот тет уши. Приди домой, умойся, и беќрись за то, чего душа просит. Хоть рисуй, хоть пляши. А талант нуќжен и для навозного дела. А то за топорищем в город ездим. Дядю проќсим заступ насадить… А ты, Сергуха, везде навиду. Ходишь юлой и к тебе все липнут, как к репейнику. — Яков Филиппович шагнул в толпу и попридержал за плечо вертлявого мужичонка, хвалившегося необремененностью: — везде вот ты лукавому напотеху.

По просьбе Ивана включили радиолу, выставленную в окно. И толпа с говором своим разошлась, растаяла как облачко тучевое.

Андрей Семенович невольно раздосадовался. Остался как бы с полусќловом — и са-мим недосказанным, и недослушанным. Так уж повелось, что живому высказу всегда на-готове помехи, порой и спасительные, от Всеќвышнего. Разговора о мужиковой нужде и его деле оттого и нет, как для незрячего видимой дороги. А когда слепцы идут, держась друг за друга, все в яму и валятся.

Художник не мог до конца уяснить для себя резона в веселом балагурстве колхоз-ного, иди вот "раб-отного", как они себя называют, люда. А уяснить хотелось этот резон. Но… вроде из-за опасения непредвиденного недослушалось и недоговорилось. Но чего бы Старику Соколоќву Якову Филипповичу, опасаться-то?.. Значит, не за себя, и не за его, художника, боялся. Но, поди вот и разберись — за кого?.. Гости-то всякие собрались, повод и усмотрят "сзатылоглазить" на кого зуб имеют.

В раздумьях Андрею Семеновичу вроде бы кем подсказалось, что встреќча эта его с колхозным людом не простой случай, а послана ему провидением, чтобы подвести его к верному осмыслению задума своих картин. То, что следовало ему узнать-услышать, узна-лось и услышалось, а остальное — в потеху лукавому. Старик Соколов Яков Филиппович, почувствовал эту грань и остановил балагурство. Все это забудется, как забываются вся-кие пьяные разговоры, а ему, художнику, все надлежит взять впрок.

Оставшись наедине, художник растревожился и другим, как бы уже вечным вопросом: воскресится ли, и удержится ли в молодом нынешќнем и завтрашнем деревенском поколении чувство земли?.. Или они, соблазненные необремененностью, на нет отринутся от нее?.. Неведомо как и превратятся "всамделе" в "раб-отников". К чему уж тут думать им о завтрашнем дне: за всяким днем — темная ночь, с ней сутки прочь. И чего уж тут милей-то — тьма или свет?..