Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма

Вечером, малость протрезвясь, дедушка тут же и забыл о министре: был он или не был.

Но дедушку министр не мог забыть. Как жить тому же министру или кому другому без таких, как дедушка?..

Летом пожаловала из той же Москвы важная персона. Анну это уже не заботило. В "королеву" играл теперь сын, как и другие школьники. Ученикам в школе давали задания выращивать ее у себя в огородах. Этим как бы подавался пример родителям: учитесь и вы у школьников… Дедушку определили в "областные инспекторы по кукурузе". Стали вызывать на большие совещания. Рядовой крестьянско-колхозный люд тушил в себе крестьянскую заботу о земле. "Чего голове болеть, деньги какие ни на есть, а подают вот. Бутылка в магазине на самом видном месте. И жди, когда минет зима, настанет лето". А сам ты каким был, таким и остаешься. Жизнь твоя как бы летним морозцем и охвачена.

1

Как предвидели мужики и предрекали, так и вышло. Кукурузная горячка спала, что простудная лихорадка. Вышло новое усмотрение "блага" для колхозника — урезание приусадебных участков и агитация за избавление от своей скотины, будто бы мешавшей высокой "производительности" труда на колхозных полях. И все это делалось добровольно-принудительно, как уже всякие разные новшества, проводимые в колхозах. Жить в деревне велено по-городски, без домашних хлопот, весело. В магазины ходить не только за "бешеным молоком", но и за всяким другим товаром, коего не было.

Кукуруза все же больно веселила, за живое не больно задевала. Поле-то казенное, какой смысл задумываться, чему на нем расти. И тут в начале не больно верилось, что о корове и об огороде — это взаправду, что будут "добровольно" отбирать. Как это можно, не подумавши, не рассудивши, на такое решиться?.. Выпытывали дедушку, что он скажет. А что может председатель? От него требуется только одно — исполнить. Не на бунт же ему поднимать колхозников. Конец-то этому известен.

Слухи пугали, а когда прижали и насели — ошеломило: корову не удержать, косить траву не дадут, огороды урежут по калитку. Как жить, чем кормиться — нулевым колхозным трудоднем?..

Заявились агитаторы. Как уж принято — на чрезвычайные мероприятия всю казенную рать в бой.

Оповестили о собрании. Пришел стар и мал. Клуб протопили, но не больно. Большого тепла и не надо. Разговор о таком, что и на морозе станет жарко.

Разъяснения сводились к простой мысли: корова, огород и прочее в личном хозяйстве — все это отвлекает от работы на колхозных полях. Оттого и урожаи плохие и на фермах не ладно. С этим как не согласиться; какие урожаи и какой лад. Но вот почему так, отчего?.. Тут-то ответа и не было. В думах-то бродило: коли своего нет, то и ничье не в пользу…

К организаторам-уполномоченным колхозники перестали уже и приглядываться. Все оказались одинаковыми. А тут вот собрание и агитаторы ни возвышение перед тобой. И вроде какие-то не такие, не свои. Один черненький, с округлым лицом, в свитере. Другой русоволосый, худощавый, под пиджаком теплая шерстяная рубашка. Говорил черненький, городской. Оба смотрели в зал, а зал немо ждал, что скажет дедушка, председатель. Он вышел к краю сцены. Не любил трибун, где, как с амвона свой псалтырь читают разные начальники.

— Дело добровольное, — сказал дедушка и посмотрел в притихший зал. Шагнул к столу, взял газету, взмахнул ею вначале в зал, потом обернулся к агитаторам. — Для всех вот написано: добровольное дело… И о другом надо думать: если враз поведем коров своих на бойню, что получится. Без кормов они там и подохнут. И колхоз не может взять коров из личных хозяйств: кормов на них нет. И третий вопрос возникает: кто бескоровным молока даст. С фермы колхозникам продавать — сдавать государству нечего будет.

Агитаторы примолкли после такого высказа дедушки-председателя. У длиннолицего улыбка промелькнула, похоже и довольный таким высказом… Его мысли не высказанные угадал. Черненький, слушавший дедушку строго записывал, уясняя себе. И Анна подумала: они пришли проводить такие собрания посланными, как и мы на работу в поле бригадиром.

Парторг, Старик Соколов Яков Филиппович не подавал своего голоса, чтобы не усугубить ход колхозного собрания. Как бы молча влиял на агитатора и на самих колхозников, сдерживал их… И собрание как-то тихо разошлось, ничего не решив. Но на дедушку, конечно, пятно легло.

Но "Первым" в это время был уже Сухов Михаил Трофимович. Он и отверг угрозу от него. Передовой колхоз в районе. Надо все в комплексе решать, продумать, как с кормами быть, стадо племенное, не годится личных коров колхозников на бойню отправлять. Надо до каждого колхозника дойти, убедить.

Городские агитаторы снова появились через какое-то время. Пошли поселу, по деревням, заходя в каждый дом. Не миновали и председательский: как вот сама хозяйка смотрит на избавление от "поработительницы"?

Бабушка Анисья с каждым словом молодых людей соглашалась. Хлопот с коровой да и со скотиной много. И верно, что поработительница. Хорошо летом — попасут детки ради удовольствия. И сена накосят, коли в гости приедут. И колхозу помогут, и себе. Травы-то сколько пропадает, грешно ее оставлять, как и хлеб в поле… Спохватилась, что больно слишком разговорилась спроста-то: "Что же это я, с раннего утра ведь, поди, по домам ходите и не поели, небось и проголодались". Вот и попейте молочка с хлебом, и сытно. Масло вот свое. Спешите, так на скорую руку и поешьте. Разговор с агитаторами этим и продолжался. "Корова-то на дворе, все и под рукой. И обрядишься, подоишь. Чтобы ее, корову-то, у себя и держать, если бы молоко к тебе к дому подвозили, как вот в городах делают. Придет молочница в квартиру — и бери. А тут, кто тебе привезет, коли самому идти, кому близко, а кому и через поле в другую деревню".

Посланцы города, агитаторы, попив молока, так и не поняли, будет хозяйка со своей "поработительницей" расставаться или останется "рабыней" ее и с удовольствием будет сама ей служить. Черненький бабушку Анисью с серьезностью слушал, вроде как что-то новое для себя открывал. А беленький, длинноносый, с улыбкой: "Правду, бабка, говоришь". Щурил глаза, растягивал верхнюю губу, обнажал зубы. Вроде бы что-то хотел озорнее высказать, но чего-то остерегался. Наверное, родители его тоже держали у себя корову, и как вот и моховские колхозники не хотели с ней расставаться.

Учительниц — тех вызывали в Сельсовет, вынуждая расстаться со скотиной своей. Интеллигенция должна пример подавать. А они за коровьи хвосты держатся. У одной было четверо ребятишек и у другой пятеро. Та, что с четырьмя ребятишками — в слезу. Другая побойчее, напролом пошла: "Вот мы и подаем пример. Детей рожаем и воспитываем, мужья трактористы в поле работают. Не сосчитаешь, сколько люду за эти годы погибло. И мужьям некогда пьянствовать, коли по дому заботу. А вы вот к нам с упреком, зачем коров держим, деток растим. Считайте, — взъярилась она и поглядела в упор на председателя Сельсовета и на агитаторов, — что мы отдали своих коров в колхоз. Денег нам за них не надо, только скажите, куда идти за молоком. Десять литров выпивают мои ребятишки. С фермерских кормов моя корова и двух литров не надоит. И брякнете, чего вам в голову взбредет, готовы наобещать рай светлый, а мне всего-навсего молоко надо и мясо. Пиджак вот старый не выбрасываете, пока новый не купите, а нас посылаете за молоком туда, где его нет и не будет. Под чью дудку вы пляшете? Своя-то голова совсем уж что ли иссохла и думать перестала. Безголовыми совсем стали, чужим умом живем".