Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма

Куст был неподвижен. Иван постыдился признаться дедушке, что он тоже не видит в нем жизни, того, что видит сам дедушка. Считая, что до всего должен доходить сам, молча разглядывал куст смородины. После пожалел, что если бы он спросил дедушку о жизни в кусте, он бы показал ему ее… Но, словно угадывая мысли внука, вымолвил, сказав как бы самому себе: "До всего доходить только в одиночку. Так нам без труда и не узнавать то, что разгадано другими до тебя. Учиться и доузнавать непонятое надо выспросом. Вот она, жизнь-то, в листочках и ягодах, и шишках хмеля. Одного без другого не может быть, без ягод — семян — растения, без листья плодов на нем, берущихся от цветка. Сеќгодня все такое вот, а завтра все будет уже по-другому. Природа живая, как вот и сам человек, все чувствует и понимает. И самою себя, и теќбя. И нам вот надо учится тоже понимать и себя, и природу…

Жизнь растений дедушка показал Ивану наглядно в следующую весну. Поехали на тарантасе к Данилову полю, любимого дедушкой. Прошли дожди после сева, Шелекша вспучилась и бурлила. Не каждый осмеливался в такую пору переехать ее бродом. Но дедушка знал брод, и Голубка знала, куда надо ступать… Миновали стрежень и у берега дедушка спросил Ивана:

— Что, боязно было, небось, по середине-то реки?..

Иван промолчал, не хотелось сознаваться, что было боязно, но и неправду говорить, что не боязно, он тоже не мог.

— Знало боязно, — сказал дедушка. — Только боязни не надо поддаваться. А то она, боязнь-то, над тобой верх и возьмет на всю жизнь и во всяком другом. Голубка вот не поддается, а ей тоже боязно, но она в вере человеку, привыкла к нему и надеется на него.

Тарантас выехал на берег. Голубка потрясла головой, довольно фыркнула, словно после озноба попала в тепло. Возле дубков сама остановиќлась, как бы уже знал свое месте.

— Вот растут, — указал дедушка на дубки, словно на маленьких ребят. — Год от году и прибавляются. — Он всегда о дубках и о других, посаженных им деревьям, говорил как о существах, тебя видящих и понимающих. Как о людях, с каждым разом с разной думой. Все с годами меняется и дает новое тебе видение.

Иван опасался за дедушкины дубки. Люди большой лес губят, а тут дуќбки, соблазн, Как вот их оберечь. Скорее из-за зависти возьмут и поломают. В загороде у них созорничали, поломали яблони, ни у кого, вишь, нет такого яблоневого сада, а Корины вот развели, так и надо им навредить. Такой ныне пошел человек. Да и только ли ныне?.. Вроде уже в правило вошло, вредить тому, кто лучше тебя живет.

— Чтобы и дубки так же вот не обломали, как наши яблони, — высказал он дедушке. Как-то само собой это выговорилось.

Дедушка помолчал, вроде бы и он о том же думал, сказал Ивану:

— Деревья губить, человеком посаженные, господний грех. Тут труд одного злом другого уничтожается. И надо больше добра делать, чтобы зло унялось, изошло от своего бессилия. Недобро-то в нас от незнания того, пошто человек на свете этом живет. Не понимает вот как надо ему жить по природе своей. Зло от нелюбви к жизни и незнания самого себя. Подошли к черной пашне Данилова поля. Дедушка вынул из кармана увеличительное стекло, склонился к земле. На поле был посеян овес.

— Вот погляди, — подал лупу Ивану, — ты поглазастей. — Сегодня должны расточки проклюнуться. Мы с тобой и увидим, как жизнь начинается. Все из земли и в землю же уходит. Все в ней. Земля и есть самое велиќкое чудо. А жизнь на ней, это еще более великое чудо. Просто все на ней, вот мы и привыкли ничему не удивляться, и живем без удивления, вроде как слепые. Чуда не видим и не признаем его…

Иван глядел, склонившись над пашней, и ничего не мог разглядеть- увидеть. Дедушка забеспокоился. Пора бы проклюнуться, неужто рано еще? Велел Ивану получше разглядывать. И вдруг там, где только чернели комочки земли, Иван заметил что-то похожее на белого червячка-личинку. Потом рядом еще и еще такое же. Комочки раздвигались как бы от его взгляда.

— Дедушка, я вижу жизнь, как она возникает, — воскликнул Иван.

— Видишь, так и разглядывай ее, жизнь-то, получше. Она ведь везде так вот возникает.

Глядел и сам дедушка на зарождение жизни поля. Пеќрешли на другое место. Там росточки были уже побольше. Червячки как бы на глазах лезли на свет.

— Они растут, шевелятся, — все еще дивился Иван.

Радовался и дедушка. И все вокруг радовалось, и больше всего само поле, оно давало жизнь.

— На каждом месте все бывает по-своему, — сказал дедушка. Повтореќния и нет. А почему вот так, — спросил как бы кого-то другого в самом себе. — Вот в этом-то и великая тайна Божьего Творения. Всего во мноќжестве и ничего похожего, ни травинки, ни цветка, и ни волоса вот на голове человека. Этой тайны никогда никому не распознать. Узнать все до конца, тогда надо умирать. Чего тебе делать — уже ничего не надо… Вчерашнего никогда не бывает сегодня, как вот и настоящего, сиюминутного. Все или было, или будет. Одна только память то и другое будет хранить, как бы держать в себе. Но все равно — сиюминутное, это уже прошлое. Кто говорит, что все узнал, значит он не узнал ниќчего. Чего хотеть, когда нет узнавания.

Иван не враз взял в толк: "Почему конец, если все узнано?.. И отќчего это не узнать всего никогда и никому. Как это нечего хотеть, коќгда нет узнавания?.. " Не сразу пришла своя догадка: "Сегодняшнее возникает из вчерашнего. И мы сегодня как бы уже новые вчерашние. Без вчерашнего ничего нет. Все вчерашнее, сотворенное до тебя и тобой. И худое — тоже твое вчерашнее. Все и надо узнавать, чтобы начать новое.

Дедушка всегда что-то делал, был в хлопотах и загадах. Дел у него столько, что миром не переворотить, как это он сам говорил. И еще одќну особенность уяснил Иван: делал что-то свое — дедушка никогда никоќму не мешал тоже делать свое, особенное. И председателем колхоза деќлал только такое дело, которое надо делать председателю. Обязанность свою видел в том, что бы знать, что надо делать каждому для общего. И главное — как делать. Об этом и старался рассудить с тем, кому наќдо это дело делать, как лучше его сделать. Люди не одинаковые и одинаково тоже дело делать не могут одно и то же дело. Важно, чтобы оно исполнялось с душой, с прилежанием, пусть и не так хорошо, как сделал бы сам дедушка. Когда к нему приходили за советом, а вернее за указанием, он говорил: "Вот, давай и подумаем вместе…" И выходило, что все как бы все делали самостоятельно и со своей мыслью. Не просќто делали, а сотворили по своему умению.

Ивану хотелось понять, как это дедушка каждому находил "его" дело. Если и не совсем любимое, таких дел, где сыскать, но исполнение работы по-своему, гасило нелюбовь к ней.

Дедушка обоготворял зеленый цвет. Говорил: "Травяной цвет начало всеќго, от него идет жизнь…" Старался, чтобы больше вокруг было этого цвета. "Черная пашня зазеленеет, значит, жизнь торжествует. Что нужќно человеку, все есть вокруг него в зеленом"… А вот каким надо быть каждому человеку, чтобы "этого всего" было вдосталь?.. Тут у дедушки был свой взгляд: "Лучше не брать чего-то, если не знаешь, как взять без вреда". Природа не обязана человеку потрафлять, сам челоќвек должен с природой ладить. Она дана тебе от творца, создана им, как и ты сам. Бережно, как к себе, и относись к ней. Бережно, с осоќбой сноровкой, дедушка вынимал мед из улья. Казалось, что пчелы сами ему подсказывали когда это надо делать и как… Дедушка, как бы входил в их сознание.