Бен Элтон - Слепая вера

Чантория взглянула на Траффорда — ее лицо было живым воплощением тревоги и страдания. Все родители с ужасом ждали мига, когда они со своими детьми очутятся внутри карантинного ограждения, запертые в самом очаге инфекции. И вот этот миг наступил. Власти не снимут барьеров, пока болезнь не натешится вдоволь.

— Кейтлин прекрасно себя чувствует! — застонала она. — Нас должны выпустить, пока она не заразилась!

— Ты же знаешь, что не выпустят, — отозвался Траффорд. — Такого еще не бывало.

Он говорил правду: все слышали истории об отчаявшихся родителях, которые бросались на ограду карантинной зоны, держа своих детей на руках. Из этого никогда ничего не выходило. Полицейские готовы были стрелять, лишь бы не дать инфекции вырваться наружу.

— Но она ведь хорошо выглядит! — продолжала причитать его жена.

— Согласен.

— Значит, нас должны выпустить!

— Чантория, — спокойно сказал Траффорд. — Нас не выпустят. Мы в карантине. Но я думаю, что с ней все будет нормально.

Чантория его почти не слушала. Она уже успела надеть на личико Мармеладки Кейтлин маску, спрыснутую освежителем воздуха, а теперь затыкала щель под входной дверью мокрыми тряпками, чтобы преградить путь болезнетворным миазмам.

— Чантория, — повторил Траффорд. — Ты меня слышишь? Я думаю, что с ней все будет в порядке.

Жена сердито посмотрела на него.

— Ты думаешь! Думаешь! — крикнула она. — На кой черт нам сейчас думать! Молиться надо!

— А все остальные, по-твоему, не молятся? — спросил Траффорд. — В каждой комнате этого дома люди возносят молитвы Богу — между прочим, тому самому, который, по их убеждению, и обрушил на них эту напасть.

Чантория расплакалась в бессильной панике.

— Надо что-то делать! — твердила она. — Помоги мне законопатить окна... или пойди купи лаванда., или хотя бы просто заткнись и почитай какое-нибудь свое идиотское руководство! Не знаю что... но не сидеть же сложа руки! Нельзя позволить ей умереть.

— Я думаю, она не умрет, — ответил Траффорд. — Понимаешь, Чантория, я уже кое-что сделал.

Чантория взглянула на него, и в ее глазах промелькнула надежда.

— Ты что, все-таки...

— Да. Я сделал Кейтлин прививки.

Через считанные часы рыданиями наполнился весь дом: недуг скашивал одного ребенка за другим, и одна мать за другой предавались отчаянию. Малыши, которые уже умели ходить, и дети постарше еще кое-как сопротивлялись, но всем самым маленьким скоро стало очень худо. Всем — за исключением Мармеладки Кейтлин.

По всему району, в сотнях квартир каждого дома матери беспомощно смотрели, как глазки у их детей все сильнее краснеют, а дышать им становится все труднее. Пока симптомы были похожи на симптомы обычной простуды или гриппа, какая-то надежда у взрослых еще теплилась — пусть и слабая, но все же. Каждый родитель старался убедить себя, что его ребенок всего лишь простудился и чудесным образом избежит участи многочисленных жертв страшной бойни, учиненной высшими силами в их уголке города. Но когда появлялась сыпь, люди уже понимали в глубине души, что надежды нет и все, что им остается, — это молитва. Сыпь начиналась около ушек и расползалась по всему телу — пятнышки росли и множились, покуда не сливались в один сплошной покров, высасывающий жизнь из зараженных младенцев по мере того, как температура у них поднималась все выше и выше. Увидев сыпь, матери переставали плакать, и в квартирах воцарялось глубокое, скорбное молчание. Родители сидели около кроваток и обреченно ждали неминуемого конца. Эпидемия была настолько внезапной и свирепой, что почти все дети захворали одновременно, а потому и боль утраты у матерей тоже оказалась синхронизированной. В День Смерти, как назывались подобные дни, весь район погрузился в тяжкую, жуткую тишину: его обитатели скорбели по едва народившемуся поколению, стертому с лица земли буквально в течение суток.

Когда чиновники из отдела здравоохранения наконец сняли карантин — это произошло через месяц после начала эпидемии, — в Башнях Вдохновения не осталось в живых ни одного ребенка младше года.

Ни одного — за исключением Мармеладки Кейтлин.

Бич Божий не тронул Кейтлин, и она пребывала в счастливом неведении о разразившейся рядом трагедии, беззаботно играя своими погремушками, покуда из здания то и дело выносили маленькие гробики.

Чудесное спасение Кейтлин заметно повлияло на Чанторию. Месяц, проведенный ими в заточении, когда самый воздух вокруг них словно звенел от невысказанных жалоб страдающих младенцев, произвел в ней глубокую перемену. Долгие бессонные ночи у кроватки Кейтлин, когда она едва смела надеяться, что еретический поступок Траффорда спасет ее дочь, тоже оставили в душе Чантории свой след. Она стала довольно рассеянной и — к удивлению Траффорда, хорошо помнящего, благодаря чему уцелела их дочь, — гораздо более религиозной.

Когда разразилась эпидемия, до окончательного оформления их развода оставались считанные дни. Но процесс был заморожен на весь срок карантина, а потом выяснилось, что Чантория передумала. Теперь она хотела помириться.

— Ты совершил чудо, и я тебя люблю, — сказала она в тот вечер, когда власти официально объявили, что угроза со стороны кори-плюс миновала.

— Никакого чуда я не совершал, — ответил Траффорд. — Чудеса не поддаются объяснению. Ты прекрасно знаешь, почему Кейтлин не умерла. Ее иммунная система была подготовлена к тому, чтобы противостоять инфекции.

— Мне все равно, почему это случилось, — сказала Чантория. — Чудо остается чудом, и я думаю, что это знак.

— Знак?

— Спасение Кейтлин означает, что она хочет сохранить нашу семью.

Траффорд был потрясен.

— Скажи, что ты шутишь, — только и смог вымолвить он.

— Я говорю совершенно серьезно. Она еще здесь, потому что хочет спасти наш брак.

— Чантория, Кейтлин еще и годика нет. Она не может хотеть ничего, кроме очередной порции еды.

Траффорда ужаснуло то, какое направление приняли мысли его жены. Событие, которое, казалось бы, должно было навсегда излечить ее от фальшивой своекорыстной "духовности", только усилило ее тягу к ней. Как такое могло случиться?

— Наша дочь сегодня жива лишь благодаря вмешательству науки, созданной человеком, — твердо произнес он. — Ее спасение не может означать, что она хочет сохранить нашу семью.

— И все-таки я против развода. Только не теперь. Только не после того, что мы пережили вместе.

Но Траффорд по-прежнему хотел развестись. Ему нужна была свобода, чтобы читать и учиться — сейчас это стало его страстью. Каждая минута реальной жизни, посвященная унылым будничным хлопотам, была потеряна для поисков знания и плодотворной работы воображения, которым он предавался с негаснутцим пылом.