Василий Белов - Год великого перелома

Рано утром на другой день Лузин еще раз явился в Крайком.

С председателем ККК Степан Иванович был знаком с тех времен, когда Турло жил и работал в Вологде. В последний раз Лузин видел его на митинге во время окружной партконференции. На трибуне он выглядел куда представительней, чем сейчас. В кабинете уныло сидел посторонний. Несмотря на жаркое лето он был в кожаной потертой куртке. Сидел почему-то в кресле хозяина. Звонил, что ли? Лузин тотчас узнал в нем бывшего зав. АПО Меерсона. Сидевший сбоку Турло не встал навстречу, но руку подал. Долю секунды Лузин колебался, здороваться ли за руку с Меерсоном. Тот сидел совершенно равнодушный, не очень довольный. (Позднее Лузину стало ужасно стыдно, что протянутую для рукопожатия руку пришлось убрать.)

— Извините, я прервал вашу беседу, — сказал Степан Иванович. — Но мое дело к вам, товарищ Турло, отлагательств никак не терпит. Я изложил его письменно и подаю апелляцию…

Меерсон освободил место за хозяйским столом. Степан Иванович подал председателю контрольной комиссии свои бумаги. Турло мельком просмотрел их:

— Товарищ Лузин, на ближайшем заседании мы заслушаем ваше заявление! Но не ранее как на следующей неделе. Где вы работаете?

— Работал! — Лузин сдерживал раздражение. — Я работал в системе Северолеса… Меня перебросили в потребкооперацию…

— Хорошо, на следующей неделе мы досконально изучим ваше дело.

Меерсон, перейдя на другое место, разглядывал скучный заоконный пейзаж. Низкорослый Турло суетливо двигался между столами и стульями, нервно играл метелками пышных черных усов и намеренно не глядел в лицо собеседника. Впрочем, если б он и посмотрел в лицо посетителя, то ничего бы путного не получилось, поскольку по заглазному выражению четвертого члена бюро бывшего моряка Иоффе, левый глаз у Турло глядел на зюйд-вест, а правый на норд-ост. (Такие шутки у членов Крайбюро считались верхом остроумия, и тон задавал сам Бергавинов.)

Степан Иванович попрощался и вышел из кабинета, как говорится, в полной прострации. (В лучшие времена он произносил это словечко без буквы «т».) Поездка явно затягивалась. Приходилось думать, у кого бы занять денег. Да и в успехе дела появилось первое неосознанное сомнение. Что делать дальше? Ответ на этот вопрос был отодвинут на неопределенное время странной и весьма неожиданной встречей.

Едва закрыв за собой дверь, Лузин нос в нос столкнулся с Прозоровым. Оба опешили. Волей-неволей пришлось здороваться.

— Владимир Сергеевич, вы ли это? — встряхнулся Лузин. — Да еще в таком коридоре…

— Все дороги, Степан Иванович, ведут в Рим! — рассмеялся Прозоров. — Глория виктис! Слава побежденным. Того и гляди, стану марксистом…

Они обменялись краткими фразами о здоровье.

— Не выйти ли нам на свежий воздух? — предложил Степан Иванович.

— С большим удовольствием. Но меня вызвали туда же, куда и вас. Подождите где-нибудь хотя бы минут пятнадцать…

Степан Иванович, изрядно заинтересованный, сказал, что подождет в скверике на скамейке. «Вызвали. Туда же, куда и вас… — Лузина покоробила эта фраза. — Во-первых, меня не вызвали, я приехал сюда сам. Во-вторых…»

Ревнивое чувство не успело облечься в слова. Прозоров уже выходил из крайкомовского подъезда. Светлый заморского покроя костюм. Отнюдь не пролетарский блеск на штиблетах… Высокий лоб Прозоров осушает белым как снег платком. «Ничего себе административно-высланный», — подумалось Лузину.

— Попросили зайти позднее. Что-то там не готово насчет моей высокой персоны, — сказал Владимир Сергеевич.

Они вышли на проспект Павлина Виноградова. Утренний воздух Архангельска был свеж, дыхание Двины напоминало весеннюю вологодскую пору.

— Так где же она, ваша хваленая пролетарская солидарность? — возмутился Прозоров, когда узнал про кабинетные хождения и партийные передряги Степана Ивановича.

Лузин развел руками.

— Я не понимаю… — продолжал Прозоров. — Есть в этом что-то дьявольское… Вы, коммунисты, преследуете друг друга. Точнее, сами себя.

Лузин возразил:

— Владимир Сергеевич, вы по-прежнему ошибаетесь… Идет классовая борьба.

В словах Лузина не было прежней твердости, прежней беспрекословности. Прозоров заметил это и вспомнил разговор во флигеле в присутствии отца Иринея. Хотелось узнать про Ольховицу, спросить что-нибудь про Шибаниху, но собеседник не был там не меньше самого Прозорова. Земляки остановились вблизи руин Троицкого собора. Работа по возведению на соборном фундаменте городского драмтеатра шла полным ходом, а ледокол «Седов» стоял на Двине, готовый к походу. Двинское дыхание доносило от Красной пристани звуки духового оркестра. Лузину тоже вспомнился спор во флигеле:

— Владимир Сергеевич, а ведь вы считали справедливой экспроприацию фабрик. Помните?

Лузин покраснел.

— Ваше мнение изменилось? — допекал собеседник.

— Да! — твердо сказал Прозоров. — Мое мнение несколько изменилось. Июльский ветряной вздох донес от пристани крики «ура». Прозоров предложил сходить на проводы ледокола.

— Степан Иванович. Скажите мне вот что… Разрушение собора… Оно что, тоже имеет отношение к борьбе классов?

— Конечно! — отозвался Степан Иванович.

— Какое же отношение и при чем здесь Маркс? Просветите меня, как соединить несоединимое? Или вы подобно Ленину считаете православную веру народным опиумом?

— Безусловно! — Лузин разгорячился как на собрании. — И не только православную, но и прочую. Иудейскую, например. Мы преследуем всех одинаково, потому что дурман есть дурман.

— Раввинов и синагог за полярным кругом раз, два и обчелся. А православные храмы со времен Александра Невского стоят по всему северу. Нельзя же сравнивать преследования единичные с массовыми! Но даже не в этом дело…

— Вы что, и верить начали? — Лузин хохотнул. — В Отца, Сына и духа святаго?..

Степан Иванович нарочно произнес последнее слово издевательски. Но Прозоров оставался серьезным:

— Нет, в Троицу я еще не могу почему-то поверить. А в двоицу, то есть в отца-вседержателя и в духа святого, я, Степан Иванович, верил и раньше.

— Так вы тоже вроде оппортуниста или сектанта, — вновь подкузьмил собеседник.

— Выходит так… Но я всерьез предупреждаю. Вам опасно общаться со мною в обоих смыслах: и в церковном, и в гражданском.

— Ерунда! — Лузин вдруг разозлился, но Прозоров спокойно сказал: — Именно по этой причине я не приглашаю вас на ночлег…

— Спасибо, я устроился в гостинице. А у вас что, появилась мания преследования?

Прозоров ответил горькой улыбкой. Они приближались к пристани. Ледокол «Седов», готовый к отплытию, стоял у стенки, небольшая толпа провожающих одобряла приветствия отважным полярникам аплодисментами. Торжественный митинг с плакатами и духовым оркестром вела член бюро Крайкома Наталья Когинова. Рядом с нею на деревянных подмостках несколько начальников. Профессор Самойлович из Ленинграда был в военной фуражке и в кожанке, профессор Визе в шляпе и в галстуке. Оба носили очки и усы. Шмидт возвышался рядом с капитаном Ворониным. Ветерок, пролетавший с двинского плёса, шевелил широкую черную бороду начальника экспедиции. Эта борода еще с прошлого лета была известна каждому архангельскому мальчишке.