Василий Белов - Час шестый

Полдюжины яиц, сваренных в самоваре на полотенце, черный хлеб с солью и сковородка жареных маслят — вот и весь куземкинский завтрак. Скачков облупил яйцо, второе. Деревянной ложкой хлебнул скользких грибов. Они ему так понравились, что он один, без Митьки, управился со всей сковородкой. (Братана Митька заранее, чтобы не смущал начальство, отправил в ольховскую кузню по какому-то делу.) Старуха угодливо потчевала ночлежника еще и молоком. Скачков вместо горячего чаю хлопнул полкринки. Не знал следователь, что будет с ним дальше после молока и свежих грибов…

Но пока он бодро встал из-под святых, согнал назад складки гимнастерки под широким ремнем и кожаной кобурой. Поглядел на свои карманные, щелкая крышкой:

— Так, значит, пока народ не собрался, идем в контору! Поглядим, что у тебя с гарнцем… Какая есть документация…

Митьку бросило в холодный пот: никакой документации по мельнице и по гарнцевому сбору у него не было. Счетовод Зырин никакой платы с помольщиков не взимал. Мололи зерно бесплатно и кто попало.

С этим (будь он трижды неладен!) гарнцем попался бы Митька как кур в ощип, если б, во-первых, не Игнаха, не заем да силосная кампания (эта тоже будь трижды неладна), во-вторых, если б не Самовариха с ее сивой кобылой, в-третьих, и это был, пожалуй, «решающий фактор», если б не жареные обабки. Грибы-то и спасли Митьку на первых порах и от распеканции и от полного краха.

Впрочем, полного краха так и не избежал председатель колхоза Дмитрий Куземкин, но это случилось уже под вечер.

Утром же, когда еще и оводы не летали, а над Шибанихой в бездонном голубом небе не обозначилось еще ни одного облачка, в конторе, то бишь в доме Евграфа Миронова, собралось всего три человека: «кульер» Миша Лыткин, колхозник Кеша Фотиев и единоличница Самовариха. Трое сидели на лавке у самой двери. Начальство, тоже трое, не считая Скачкова, разместилось спереди в красном углу. Сопронов, Куземкин и Зырин. Скачков запретил курить на собрании, и курильщики поочереди шмыгали на улицу. Кеша Фотиев обратился к Игнахе:

— А помнишь, Павлович, как в ковхоз-то поступали? Ведь мы товды все вопросы решили на свежем воздухе!

Сопронов отмолчался, а председатель Куземкин вопросительно поглядел на Скачкова. Тот хмуро кивнул. Начали выставлять столы, скамейки, лавки и табуретки прямо на улицу. Сделали несколько лавок из досок и чурбаков, и все семеро разместились в прежнем порядке. Ни одного человека на собрании не прибавилось.

— В такой ведреный день никто и не придет, — заговорил было Володя Зырин и тут же осекся под ястребиным взглядом Скачкова.

— То есть как это не придут?

— Да так… Сено, вишь, хорошо сохнет.

Самовариха ерзала на скамье:

— Игнатей да Павлович, и у меня сено-то со вчерашнего на валах. Отпустил бы меня-то…

— Вызывал не я, не мне тебя и отпускать! — вызывающе молвил Сопронов.

Скачков понял намек и громогласно заявил:

— Вызывал я! Хочу тебя, гражданка, спросить. Почему в артель не вступаешь?

Самовариха поправила холщовый передник:

— Так ведь, батюшко, говорили, што ежели желанье есть, дак вступай, а не хошь, дак как хошь. Али новое постановленье вышло?

— Вышло, вышло! — включился Митька. — Не будешь вступать, полосы у тебя обрежем! Поскольку посередке общественного.

— Ну, дак ведь уж чево и сделаешь…

— А чем будешь корову с кобылой потчевать? — вскипел Митька, но затих под тяжелым скачковским взором.

— Правильно говорит товарищ председатель! Обрежем… И сено нынешнее конфискуем. И тебя как единоличницу государство жалеть не станет! Учтите это на первый случай. Можете идти! На собрании вам сидеть не положено. Нельзя!

— Это как, батюшко, нельзя? Льзя. Сроду такого не было, чтобы на общем сходе да нельзя…

— А ты иди и не обсуждай! — сказал Кеша Фотиев. — Людям виднее.

— Да где люди-ти? — заругалась Самовариха. — Ты, што ли, Осикретушко? Никово и народу нет…

Она и рада была, что единоличнице на собрании сидеть не положено, но еще долго не уходила из мироновского заулка.

Народу и впрямь никого. Стремительные стрижи со свистом летали над пустыми скамейками. К полудню даже сморенные жарой петухи перестали петь по Шибанихе. Скачков начал терять терпение:

— Под твою ответственность! — приказал он Куземкину. — Чтобы через два часа народ был!

Скачков быстро исчез в открытых конторских, то есть мироновских, воротах. Митька уже знал, куда побежал следователь. Переглянулся с Володей Зыриным и послал Мишу Лыткина к лошкаревскому дому:

— Миша, иди погляди, не у читальни ли собираются? Ежели нет, дак беги на пожни, вели все бросать.

— Да счас все на обед придут.

— Хоть обед, хоть паужна, а чтобы все шли суда!

Игнаха Сопронов молчал, только барабанил пальцами по широкой мироновской столешнице.

— Что думаешь, Павлович, как быть нам на данный момент? — спросил Митька. — Ведь не придут, пока сено не скопнят да стога не сметают… Вечером только.

Игнаха хмуро молчал. Он думал сейчас, как бы еще больше насолить следователю, по вине которого ему пришлось побывать в тюрьме как троцкисту и левому перегибщику. Хорошо, что быстро разобрались. Есть кто и поумнее Скачкова…

Следователь долго не появлялся из нужника. Наконец, бледный и слегка осунувшийся, вышел и сел за мироновский стол, стоявший перед крыльцом.

— Ну, Куземкин, живо давай бумаги по гарнцу! Пока я тебя не арестовал за эти грибы…

Предрик, еле сдерживая смех, тихо спросил о чем-то Сопронова. Митька окончательно растерялся, но Володя Зырин подмигнул своему председателю и твердо сказал:

— Товарищ Скачков, документы по нашей ветрянке вытребовал Веричев к себе в сельсовет. Все бумаги по гарнцу свезены вышестоящим.

— Хорошо, я ознакомлюсь с ними у Веричева на обратном пути. Товарищ Сопронов, как у вас дело с докладом?

— Никаких докладов я не готовил и готовить не буду! — огрызнулся Игнаха, хотя знал, что так разговаривать с начальством — все равно что плевать против ветра.

Скачков недоуменно поглядел на Сопронова. В глазах его мимолетной искрой мелькнула ярость, но он неожиданно миролюбиво сказал:

— Ну, дело хозяйское. Будешь докладывать на бюро райкома.

— И доложу. Все доложу, товарищ Скачков, и о левом уклоне, что мне приписали, и про сегодняшнее собранье!

Митька и Зырин глядели на перепалку с открытыми ртами. И откуда у Игнашки такой гонор? Худые шутки со следователем, хоть левый уклон возьми, хоть правый. Но Скачков неожиданно для всех предложил примирение:

— Ладно, ладно, товарищ Сопронов! Кто прежнее помянет, тому глаз вон.

Игнаха отвернулся. Он не собирался забывать прежнее. Давно не видал он Якова Меерсона, переведенного из района прямо в Архангельск. Теперь тот, может, уж в самой Москве. Но и без Якова Наумыча Сопронов знал, что ему делать, куда и о чем писать. Давным-давно с большим трудом он выпросил у Веричева листок фиолетовой копирки и послал свою объяснительную сразу в два московских адреса: секретарю ЦК Кагановичу и товарищу Сольцу в Контрольную комиссию.